только въ классахъ, но и въ музеяхъ; а посему, еслибъ въ нихъ оказалось что-либо вредное, основанное на собственныхъ моихъ мысляхъ, тогда бы я старался ихъ скрывать, какъ между-тѣмъ господинъ инспекторъ могъ во всякое время ихъ разсмотрѣть, меня предостеречь, дурное исправить или уничтожить; но я напротивъ ни отъ кого никакого замѣчанія не получалъ и не слышалъ. Если же я и диктовалъ въ музеяхъ ученикамъ свои записки, то оныя составлены были или почерпнуты въ классахъ, а посему я и полагалъ, что въ тетрадяхъ моихъ, содержащихъ классическія мои замѣчанія, не могло быть ничего вреднаго. При семъ нахожу нужнымъ объяснить и то̀, что до призыва меня въ конференцію былъ я у профессора Зингера, съ которымъ я совѣтывался, что мнѣ отвѣчать, и который, прежде о таковомъ призывѣ меня предувѣдомивъ, совершенно расположилъ меня къ изъясненію вышеупомянутыхъ показаній и увѣрялъ меня, что я не могу подвергнуться за-то никакой отвѣтственности.» Въ заключеніе, Кукольникъ изъявляетъ готовность подтвердить присягой истину своихъ настоящихъ показаній.
Признаніе однако не помогло — и Кукольникъ дорого поплатился за свой увлеченіе. Окончательный экзаменъ, какъ и должно было ожидать, онъ сдалъ съ отличіемъ и конференція большинствомъ своихъ членовъ, не смотря на рѣзкій протестъ, заявленный письменно Моисеевымъ, Никольскимъ и Билевичемъ, опредѣлила предоставить ему чинъ XII-го класса и наградить золотой медалью. Опредѣленіе конференціи было представлено на благоусмотрѣніе министра. Долго пришлось ждать рѣшенія: только въ февралѣ 1831 года, по окончательномъ рѣшеніи дѣла о вольнодумствѣ, состоялась резолюція министра. «По случаю открывшихся безпорядковъ въ гимназіи», сообщаетъ попечитель, «по которымъ обвиняемы были Кукольникъ и Родзянко, утвержденіе ихъ въ классныхъ чинахъ было его свѣтлостью отложено до времени. Нынѣ господинъ министръ соглашается дозволить Родзянкѣ выдачу свидѣтельства на присуждённый ему XII-й классъ, а Кукольнику дать просто свидѣтельство о томъ, какимъ предметамъ и съ какимъ успѣхомъ онъ обучался, безъ назначенія класса; медалей же не выдавать ни тому, ни другому. Вслѣдствіе чего, предлагаю конференціи къ немедленному исполненію сего.»
Наконецъ, въ февралѣ 1830 года прибылъ изъ Петербурга въ Нѣжинъ, для секретнаго слѣдствія по дѣлу о вольнодумствѣ и для обревизованія гимназіи во всѣхъ ея частяхъ, командированный министромъ членъ Главнаго Правленія Училищъ действительный статскій совѣтникъ Эммануилъ Богдановичъ Адеркасъ. Отъ 5-го февраля министръ предписываетъ директору «во всё время пребыванія господина Адеркаса въ Нѣжинѣ находиться въ полной отъ него зависимости и всѣ приказанія его исполнять въ точности и немедленно».
Ознакомившись съ дѣломъ ещё въ Петербургѣ, Адеркасъ, немедленно по прибытіи въ Нѣжинъ, предложилъ всѣмъ прикосновеннымъ къ дѣлу лицамъ доставить дополнительныя свѣдѣнія, а директору — представить общее и подробное заключеніе по всему содержанію дѣла. Я не буду останавливаться на дополнительныхъ показаніяхъ преподавателей, такъ-какъ они не прибавляютъ почти ничего къ известному содержанію дѣла.
