сіонерамъ.» Вообще заключеніе директора въ высшей степени неблагопріятно для Бѣлоусова и его сторонниковъ: «поступки и дѣйствія перваго противны законамъ и его должности, а Шапалинскій во всёмъ ономъ дѣлѣ отступалъ отъ законнаго порядка и не исполнялъ своей обязанности, причёмъ Ландражинъ и Зингеръ дѣйствовали съ ними въ полномъ согласіи».
Въ частности о Бѣлоусовѣ директоръ доносилъ, что, по должности инспектора, онъ «всячески старался не допускать до меня свѣдѣній о безпорядкахъ въ пансіонѣ, а если доходили оныя ко мнѣ черезъ другихъ, то послѣдніе испытывали его негодованіе, а ученики — и самыя преслѣдованія, и не только отъ него, но и отъ Ландражина и Зингера». Приказаній директора не исполнялъ, или исполнялъ худо, а донесенія его, устныя и письменныя, бывали такъ неясны, что по нимъ нельзя было знать настоящаго положенія обстоятельствъ; старался возбудить враждебныя отношенія пансіонеровъ къ начальству; такъ порицалъ столъ, хотя онъ состоялъ въ обыкновенные дни изъ четырёхъ блюдъ и былъ не хуже, а иногда и лучше, теперешнихъ; покушался завести невозможную роскошь (такъ однажды заказалъ къ обѣду пуддингъ на всѣхъ, стоившій 2/3 суточнаго содержанія пансіона) и запрещеніе ея ставилъ въ вину директору; «безпрерывно отрекался отъ моихъ и своихъ словъ, или приписывалъ себѣ и мнѣ такія слова, которыхъ ни я, ни онъ не говорили; нѣсколько разъ даже говорилъ, что подавалъ мнѣ о нѣкоторыхъ обстоятельствахъ письменные рапорты, которыхъ я никогда не имѣлъ». При всей рѣзкости Бѣлоусова во всѣхъ отношеніяхъ, директоръ однако отзывается одобрительно о его преподаваніи: «учительскую должность исполняетъ при мнѣ съ замѣтнымъ успѣхомъ; ибо хотя первый годъ моего здѣсь пребыванія и поздно ходилъ въ классы, но ученики его всегда на испытаніяхъ оказывали отличныя познанія».
На запросъ Адеркаса о направленіи преподаванія, а равно и о нравственномъ состояніи учениковъ въ послѣднее время, директоръ далъ такой отвѣтъ: «немедленно по вступленіи въ должность, по поводу возникшаго дѣла о вредномъ преподаваніи естественнаго права и разныхъ слуховъ о неблагомысліи Шапалинскаго, Бѣлоусова, Ландражина и Зингера, я не скрылъ отъ всѣхъ наставниковъ сего тяжкаго, падающаго на гимназію, порицанія и увѣщевалъ всѣхъ и каждаго, дабы они, помня святость присяги, не только остерегались говорить что-либо ученикамъ противное нравственности, но при всякомъ случаѣ внушали бы имъ всё доброе, а паче благоговѣніе къ религіи и вѣрность и преданность къ Государю Императору. Для предупрежденія же всякаго произвола въ ученіи, по предложенію моему, въ конференціи опредѣлено: кромѣ изложенія предметовъ и порядка преподаванія въ конспектахъ, вносить предварительно въ конференцію на разсмотрѣніе книги, изъ которыхъ берутся статьи для переводовъ по словесности, объяснительныя записки, составляемыя наставниками, и предложенія, задаваемыя ученикамъ для упражненія по словесности. Сверхъ-того я разсматривалъ классныя записки учениковъ и разговаривалъ съ ними, подъ видомъ испытанія ихъ успѣховъ, о томъ, что и какимъ образомъ въ классахъ преподается. За принятіемъ таковыхъ мѣръ, я ничего не
