жать его въ кандалы. Однажды, сознавая за собой вину, онъ соединился съ тремя московитами и съ моимъ кучеромъ, полякомъ, и въ одну ночь убѣжалъ изъ Москвы, переплылъ рѣку Оку и направилъ путь къ Азову. Узнавъ объ этомъ, князь немедленно разослалъ во всѣ стороны своихъ курьеровъ (которыхъ они называютъ гонцами, Gonecz), чтобы воротить бѣглецовъ съ дороги. Гонцы наткнулись на стражей, которые расположены въ тѣхъ мѣстахъ противъ постоянныхъ набѣговъ татаръ и, разсказавъ имъ этотъ случай, склонили и ихъ отправиться на лошадяхъ для отысканія бѣглецовъ. Они встрѣтились съ человѣкомъ, который сказалъ имъ, что онъ давалъ ночлегъ пяти всадникамъ, и что они принудили его показать имъ прямую дорогу въ Азовъ. Стражи погнались по ихъ слѣдамъ и ночью увидѣли огонь, который они зажгли. Въ молчаніи, какъ змѣи, они подползли къ ихъ лошадямъ, блуждавшимъ на пастбищѣ около мѣста ночлега, и отогнали ихъ дальше. Когда мой кучеръ, проснувшись, хотѣлъ привести назадъ лошадей, которыя далеко разбрелись, — они выскочили на него изъ травы и, угрожая ему смертью, если онъ издастъ хоть малѣйшій звукъ, взяли и связали его. Потомъ они опять отогнали лошадей дальше, — и когда бѣглецы одинъ за другимъ хотѣли привести ихъ назадъ, то такимъ же образомъ всѣ по порядку были захвачены хитростью, исключая одного Еразма, который обнажилъ саблю (framea) и защищался, когда на него напали, и звалъ на помощь Станислава (это было имя моего кучера). Но когда тотъ отвѣчалъ, что онъ въ плѣну и связанъ, — Еразмъ сказалъ: «И я не хочу быть свободнымъ или жить, когда вы въ плѣну», — и такимъ образомъ сдался, когда они находились всего въ двухъ дняхъ пути отъ Азова. По ихъ возвращеніи я просилъ князя, чтобы мнѣ отдали моихъ. Онъ отвѣчалъ, что никто не можетъ отдаіъ назадъ человѣка, который перешелъ къ московитамъ для принятія истинной вѣры (они утверждаютъ, какъ было сказано, что только одни они держатъ правую вѣру). Однако кучера моего онъ вскорѣ отдалъ мнѣ назадъ. Но когда онъ отказался возвратить Еразма, то я сказалъ эконому, — который намъ былъ данъ, и котораго они называютъ приставомъ (Pristavu), — что люди будутъ худо думать и говорить о князѣ, если онъ будетъ отнимать у пословъ ихъ слугъ. Чтобы не могли обвинять ни меня, ни князя, я просилъ у него позволенія призвать Еразма и въ присут-
жать его в кандалы. Однажды, сознавая за собой вину, он соединился с тремя московитами и с моим кучером, поляком, и в одну ночь убежал из Москвы, переплыл реку Оку и направил путь к Азову. Узнав об этом, князь немедленно разослал во все стороны своих курьеров (которых они называют гонцами, Gonecz), чтобы воротить беглецов с дороги. Гонцы наткнулись на стражей, которые расположены в тех местах против постоянных набегов татар и, рассказав им этот случай, склонили и их отправиться на лошадях для отыскания беглецов. Они встретились с человеком, который сказал им, что он давал ночлег пяти всадникам, и что они принудили его показать им прямую дорогу в Азов. Стражи погнались по их следам и ночью увидели огонь, который они зажгли. В молчании, как змеи, они подползли к их лошадям, блуждавшим на пастбище около места ночлега, и отогнали их дальше. Когда мой кучер, проснувшись, хотел привести назад лошадей, которые далеко разбрелись, — они выскочили на него из травы и, угрожая ему смертью, если он издаст хоть малейший звук, взяли и связали его. Потом они опять отогнали лошадей дальше, — и когда беглецы один за другим хотели привести их назад, то таким же образом все по порядку были захвачены хитростью, исключая одного Еразма, который обнажил саблю (framea) и защищался, когда на него напали, и звал на помощь Станислава (это было имя моего кучера). Но когда тот отвечал, что он в плену и связан, — Еразм сказал: «И я не хочу быть свободным или жить, когда вы в плену», — и таким образом сдался, когда они находились всего в двух днях пути от Азова. По их возвращении я просил князя, чтобы мне отдали моих. Он отвечал, что никто не может отдаиъ назад человека, который перешел к московитам для принятия истинной веры (они утверждают, как было сказано, что только одни они держат правую веру). Однако кучера моего он вскоре отдал мне назад. Но когда он отказался возвратить Еразма, то я сказал эконому, — который нам был дан, и которого они называют приставом (Pristavu), — что люди будут худо думать и говорить о князе, если он будет отнимать у послов их слуг. Чтобы не могли обвинять ни меня, ни князя, я просил у него позволения призвать Еразма и в присут-
