граничнымъ надеждахъ. Оно не знало, что именно выйдетъ, но ожидало чего-то новаго, неслыханнаго, величественнаго. Лозунгомъ всѣхъ сдѣлалось «натура» и всё пламенно кинулось въ водоворотъ всевозможныхъ страстей. Дружба, любовь, патріотизмъ, религія — всё обратилось въ предметъ поэтической мечтательности. Эта молодежь, была то чувствительна до сентиментальности и заливалась слезами, то поражала дикою грубостью и циническою чувственностью. Она дрожала отъ радости каждый разъ, какъ съ кого-нибудь срывалась личина лицемѣрія и пѣла восторженныя пѣсни, разрывая цѣли моды и традиціонныхъ общественныхъ условій. Это — періодъ «бури и натиска» (Sturm und Drang), время «оригинальныхъ геніевъ», какъ называли сами себя писатели этой школы. Въ первыхъ рядахъ ея мы видимъ Ленца, Клингера, живописца Ниллера, Базедова, братьевъ Штольбергъ, а одно время — также Якоби, Лафатера и Гёте. Въ настоящее время трудно составить себѣ даже приблизительное понятіе о необузданности и крайнихъ увлеченіяхъ этой молодёжи. Филистеры считали её сумасшедшею, и касательно нѣкоторыхъ отдѣльныхъ личностей, напримѣръ Ленца, были въ этомъ отношеніи правы; другіе дѣятели, напримѣръ Штольбергъ, въ послѣдствіи покаялись и перешли въ лоно католической церкви. Только одинъ изъ всего этого кружка далъ дѣйствительную жизнь самымъ смѣлымъ грёзамъ его и силою своего безпредѣльнаго генія и титанической воли осуществилъ тотъ идеалъ поэта, который его товарищи видѣли только издали. То былъ Вольфгангъ Гёте.»
Будущій творецъ «Фауста» былъ однако представителемъ и средоточіемъ только одного направленія въ дѣятельности этихъ людей «бури и натиска» — направленія, имѣвшаго преимущественно драматургическій характеръ: въ другомъ, на первомъ планѣ стояла лирика. Оба эти направленія образовались одновременно. Послѣдователи перваго — родиною котораго былъ Франкфуртъ на Майнѣ — видѣли въ Шекспирѣ свой высшій образецъ, а въ молодомъ Гёте, тогда только написавшемъ «Гёца» — своего предводителя. Законодателемъ второго направленія, нашедшаго себѣ главный пріютъ въ Геттингенѣ («Геттингенскій поэтическій союзъ»), оставался Клошптокъ. Недолговременно было существованіе этого періода «бури и натиска». Не оправдали его дѣятели тѣхъ великихъ надеждъ, которыя возлагались на нихъ; но заслуга ихъ несомнѣнна, какъ подготовителей той почвы истинно-классической поэзіи, которую довели до высочайшей степени совершенства два первостепенныя свѣтила нѣмецкой, да и всей европейской, поэзіи — Гёте и Шиллеръ.
Не останавливаясь ни на дѣятельности каждаго изъ этихъ двухъ писателей въ отдѣльности, ни на совмѣстномъ творчествѣ ихъ, играющемъ въ исторіи нѣмецкой поэзіи такую громадную роль, мы должны однако, сообразно плану и задачѣ настоящаго очерка, остановиться на томъ направленіи въ этомъ совмѣстномъ творчествѣ, которое вызвало наконецъ реакцію и породило въ свою очередь новое направленіе. Это было обращеніе къ древне-классическимъ образцамъ, дошедшее въ послѣднее время дѣятельности Гёте и Шиллера до исключительности, до почти полнаго отрѣшенія отъ міра дѣйствительнаго, современнаго. «Конечно», говоритъ Штродтманъ, авторъ извѣстной біографіи Гейне, «высокій, имѣющій неоцѣнимое значеніе подвигъ совершили герои нашей новой литературы (Лессингъ, Шиллеръ, Гёте) тѣмъ, что вернулись къ золотому вѣку греческаго искусства и, вмѣсто нарумяненной и наряженной въ фижмы моды псевдоклассицизма, перевезённой изъ остриженныхъ аллей Версаля въ Берлинъ и Лейпцигъ, стали поклоняться вѣчной красотѣ, сохранившейся въ пѣсняхъ Гомера такою же свѣжею, какою она являлась въ нихъ двѣ тысячи лѣтъ тому назадъ. Но при этомъ было упущено изъ виду одно обстоятельство — именно, что цѣнящіяся по справедливости столь высоко греческія художественныя произведенія, именно потому были такъ велики и прекрасны, что въ нихъ форма и содержаніе были вполнѣ родственны другъ другу, что пѣснь поэта и рѣзецъ ваятеля воспроизводили то, что ни на минуту не умирало въ воспоминаніи и представленіи народа. Художникъ не находился въ противорѣчіи со своимъ временемъ и своею націею, но, напротивъ того, черпалъ именно въ нихъ своё вдохновеніе; искусство состояло въ тѣсной связи съ дѣйствительностью. Еслибъ нѣмецкая литература и искусство, при своёмъ возвращеніи къ древнимъ образцамъ, имѣли въ и виду преимущественно эту точку зрѣнія, то были бы избѣгнуты многія ошибки, повлекшія за собою впослѣдствіи самыя плачевныя послѣдствія. Правда, что это направленіе въ дѣятельности Шиллера и Гёте обусловливалось тогдашнимъ политическимъ и обществен-
