здѣ — въ наукѣ, искусствѣ, жизни. Германія начала съ переворота эстетическаго и подала сигналъ къ окончательному освобожденію искусства. Со времени смерти Лютера поэзія оставалась или смиренною служительницею лютеранской церкви или панегиристкою вельможъ и властителей. Но благородная рабыня вспомнила, наконецъ, о своёмъ божественномъ назначеніи, разорвала оковы и, снова свободная, пошла покорять міръ. Не въ одинъ день совершился этотъ переворотъ: у него были свои пророки, герольды, трибуны, фанатики и диктаторы, и только послѣ многихъ бурь и невзгодъ привёлъ онъ къ свободѣ, то-есть къ уничтоженію мелочныхъ правилъ и провозглашенію великихъ законовъ прекраснаго. Вотъ въ короткихъ словахъ главнѣйшія ступени и окончательные результаты этого эстетическаго переворота.»
Достаточно назвать имена главнѣйшихъ дѣятелей этого періода — Клопштока, Виланда, Лессинга и Гердера, чтобы указать на громадное значеніе его въ исторіи поэзіи вообще и нѣмецкой въ частности. Движеніе, во главѣ котораго стояли такіе люди, не могло не ознаменоваться самыми благотворными результатами.
«Въ этомъ движеніи», — мы продолжаемъ цитировать Шюре — «охватившемъ всю тогдашнюю молодежь, можно отличить нѣсколько главныхъ направленій, которыя привели къ обновленію всего искусства. Во-первыхъ, основная мысль Гердеровой философіи и эстетики: «единство, братство и неограниченное усовершенствованіе человѣчества.» Какое великолѣпное зрѣлище представлялось мыслителю и поэту внезапнымъ и братскимъ соединеніемъ, подъ знаменемъ побѣдоноснаго человѣческаго духа, тѣхъ самыхъ націй, которыя, втеченіе столькихъ столѣтій, такъ враждебно смотрѣли другъ на друга, полныя ненависти, обагрённыя кровью! При этомъ зрѣлищѣ, при видѣ того, какъ протягивали другъ другу руки и передавали другъ другу свои вѣковыя поэтическія преданія мечтательная и пантеистическая Индія, поклонница красоты Греціи, побѣдоносный Римъ, Галлія и Германія — границы, отдѣлявшія до тѣхъ поръ одинъ народъ отъ другого, должны были рушиться какъ по мановенію волшебнаго жезла. Исторія получила новое содержаніе — прогрессъ; человѣчество пріобрѣло новую, болѣе возвышенную цѣль — слитіе воедино всѣхъ своихъ силъ; вдохновеніе могло отнынѣ оживить себя болѣе священнымъ огнёмъ — огнёмъ всеобщаго братства. Этотъ болѣе широкій взглядъ на человѣчество долженъ былъ породить и болѣе высокій идеалъ человѣка. До тѣхъ поръ индивидуумъ развивался въ узкомъ духѣ: онъ изучалъ такъ-сказать только свою профессію и не заботился ни о чемъ остальномъ, общемъ. Были солдаты, придворные, адвокаты, врачи, учоные; но никому въ голову не приходило быть человѣкомъ. Поэтъ, даже философъ не переходилъ за узкіе предѣлы своей профессіи. Но съ той поры, какъ человѣчество узнали во всѣхъ его видахъ, съ той поры какъ его стали чтить въ Сократѣ, Брутѣ, христіанскихъ мученикахъ — началось и стремленіе къ идеалу полнаго, совершеннаго человѣка.
«При такомъ воззрѣніи на человѣчество и человѣка долженъ былъ конечно измѣниться въ лучшую сторону и взглядъ на поэзію и поэта. Что такое была поэзія XVII вѣка? Салонное упражненіе для забавы знати и государей, учоная провозгласительница мелодраматическихъ страстей, рутинныхъ чувствъ и идей. Какъ далеко ушли отъ этого воззрѣнія въ слѣдующемъ вѣкѣ! Поэзію признали теперь врождённымъ даромъ человѣка, свободнѣйшимъ выраженіемъ духа народовъ. На неё стали смотрѣть какъ на своего рода откровеніе всего того, что есть божественнаго въ душѣ человѣка. Велико сдѣлалось и значеніе поэта. Въ его лицѣ воскресали теперь мудрецы и пророки прежнихъ времёнъ. Правда, простота героической эпохи миновалась, общество распалось на множество тѣсныхъ кружковъ, человѣку приходилось тяжко подъ гнётомъ его профессіи. Но именно эти обстоятельства дѣлали поэта необходимымъ, потому-что только ему дано было извлечь изъ театральной мишуры фальшиваго общества простого, энергическаго, законченнаго человѣка въ его разнообразныхъ видахъ, ему дано было надѣлить голосомъ всѣхъ тѣхъ, которые имѣютъ душу, но не умѣютъ говорить, тѣхъ, единственный языкъ которыхъ есть безпрерывное, но смутное стремленіе къ чему-то лучшему, ему, наконецъ, дано было сдѣлать осязательною для насъ гармонію всего того, что живётъ и дышетъ. Таковы были идеи, броженіе которыхъ происходило во всѣхъ молодыхъ и пламенныхъ головахъ во второй половинѣ XVIII столѣтія. Ихъ ещё не формулировали, но онѣ уже чувствовались и, такъ сказать, носились въ воздухѣ, сильно раздражая умы. Не слушая голоса холоднаго разсудка, молодое поколѣніе предавалось необузданнымъ мечтаніямъ и без-
