большей части ихъ тотъ же, что и въ пьэсахъ англійскихъ драматурговъ того времени, включая сюда и Шекспира, но это не переводы, даже не передѣлки, а скорѣе подражанія, далеко уступающія достоинствомъ своимъ подлинникамъ. Не смотря однако на свою неудовлетворительность во многихъ отношеніяхъ, пьэсы эти открыли нѣмецкимъ драматургамъ и нѣмецкой публикѣ новыя точки зрѣнія. Въ нихъ впервые выступила на сцену сила страсти, управляющая драматическимъ движеніемъ и впервые заняли подобающее мѣсто разнообразіе характеровъ, естественность и другія внутреннія достоинства. Подъ ихъ вліяніемъ развилась дѣятельность нѣсколькихъ нѣмецкихъ драматурговъ, между которыми на первомъ планѣ стоятъ Іаковъ Айреръ и герцогъ Юлій Брауншвейгскій.
Мы подошли теперь къ одному изъ безплоднѣйшихъ въ исторіи нѣмецкой поэзіи столѣтій — семнадцатому. Страсть къ сочинительству нисколько не ослабѣла; напротивъ, количество книгъ даже увеличилось. Обнаруживались и истинныя дарованія; но всѣ они погибали подъ гнётомъ духа времени — и всё это столѣтіе можетъ выставить не болѣе двухъ-трёхъ имёнъ, на которыхъ стоитъ остановиться. Причины этого упадка заключаются главнымъ образомъ въ піитическихъ обстоятельствахъ того времени, между которыми на первомъ планѣ стоитъ тридцатилѣтняя война, нанёсшая такой жестокій ударъ народнымъ силамъ Германіи и не менѣе пагубно отразившаяся на ея культурѣ. «Свѣжіе источники народнаго духа перестали бить на долгое время», говоритъ историкъ нѣмецкой поэзіи, «и когда они снова прорвались наружу, въ нихъ оказалась только мутная и приторная вода. Народъ впалъ изъ благосостоянія въ бѣдность, бѣдность повлекла за собою униженіе — и болѣе столѣтія понадобилось ему на то, чтобы подняться, чтобы прекратилось его жалкое, безпріютное существованіе. А въ это самое время за укрѣплёнными стѣнами городовъ работали учоные мужи. То были послѣдователи гуманистовъ XVI столѣтія. Спокойно сидѣли эти господа въ своихъ библіотекахъ, читали Виргилія, Петрарку и Ронсара, сочиняли гимны въ честь императора и владѣтельныхъ князей и завистливо косились на дворъ „великаго короля“ — Людовика XIV. Скоро началось подражаніе французскому двору рѣшительно во всѣхъ отношеніяхъ; даже языкъ стали начинять французскими выраженіями и оборотами. Нѣкоторые изъ этихъ придворныхъ учопыхъ приняли на себя трудъ поднять упавшую поэзію — и тутъ то возникла учоная и искусственная поэзія, неограниченно господствовавшая въ Германіи почти полтора вѣка. Вдохновеніе сдѣлалось теперь излишнею вещью; главное значеніе получили однажды установленныя правила; неизмѣннымъ образцомъ служили итальянскія и французскія псевдоклассическія произведенія. Поэзія перестала удовлетворять потребности сердца: она сдѣлалась учонымъ предпріятіемъ, предметомъ тщеславныхъ стремленій кружка педантовъ. Съ этой поры огромная пропасть образовалась между народною массою и людьми науки. Учоный, придающій великое значеніе своему витіеватому слогу, презрительно смотритъ на человѣка толпы, а этотъ послѣдній, не понимающій языка, на которомъ говоритъ многоумный мужъ, не довѣряетъ ему и подсмѣивается надъ нимъ. Съ одной стороны стоятъ писатели, не понимающіе народной жизни и не желающіе понимать её, съ другой — предоставленный самому себѣ народъ, безъ духовной культуры и безъ стремленія къ идеалу.»
Основателемъ нѣмецкой ученой поэзіи XVII столѣтія и главнымъ представителемъ ея былъ Мартинъ Опицъ, пользовавшійся при жизни своей такою славою, какая почти никогда не выпадала на долю писателя, и даже долго послѣ того называвшійся по традиціи «отцомъ нѣмецкой литературы». Неудивительно поэтому, что вокругъ него образовалась огромная школа послѣдователей и подражателей; это — такъ называемая «первая силезская школа», хотя большинство членовъ ея принадлежало къ другимъ мѣстностямъ Германіи; затѣмъ значительную роль игралъ «кёнигсбергскій кружокъ», имѣвшій во главѣ довольно даровитаго Симеона Даха; за нимъ слѣдовалъ кружокъ саксонскій и такъ далѣе. Изъ огромной массы этихъ писателей, большею частью заурядныхъ, рѣзко выдаётся одинъ Павелъ Фломмингъ, чьё имя принадлежитъ къ тѣмъ двумъ-трёмъ, на которыхъ, какъ мы замѣтили выше, только и стоитъ остановиться въ этомъ столѣтіи. Принадлежа по содержанію своихъ стихотвореній къ школѣ Опица, признавая даже этого послѣдняго великимъ геніемъ, Флеммингъ однако, помимо своего вѣдома, стоитъ среди всей этой школы одиночнымъ и отраднымъ явленіемъ, благодаря естественности и задушевности, пробивавшихся у него какъ бы помимо его вѣдома и желанія.
