Подкупленный язычниками, онъ соглашается дѣйствовать съ ними заодно. Вернувшись домой, Ганелонъ докладываетъ государю, что порученіе его увѣнчаюсь полнѣйшихъ успѣхомъ и убѣждаетъ Карла возвести на испанскій престолъ Роланда. Роландъ идётъ во главѣ крестоноснаго войска, но въ Ронсевальской долинѣ измѣннически нападаютъ на него язычники, и завязывается кровопролитная битва. Роландъ и его друзья оказываютъ чудеса храбрости, но наконецъ должны уступить численному превосходству непріятеля. Уже въ предсмертную минуту Роландъ находитъ въ себѣ силу затрубить въ свой знаменитый рогъ изъ слоновой кости, звуки котораго разносятся на необозримое пространство. Карлъ услышалъ этотъ зовъ и спѣшитъ на помощь; но онъ приходитъ слишкомъ поздно — доблестные паладины уже лежатъ мёртвыми, и государю остаётся только отомстить за нихъ. Разбивъ наголову язычниковъ, Карлъ приказываетъ царственно похоронить павшихъ героевъ, и поэма заканчивается казнью Ганелона, котораго отдаютъ въ Ахенѣ на растерзаніе лошадямъ.
Рядомъ съ этими и подобными имъ сказаніями, въ которыхъ такъ или иначе воплощалась основная идея той эпохи, выступили теперь на сцену и принадлежавшіе къ совсѣмъ иному міру сюжеты — именно, изъ поэзіи и исторіи древнихъ классическихъ народовъ. Но писатели, сочинявшіе на эти темы, черпали не изъ прямого источника: тутъ опять посредницей служила французская переработка. Что касается до выбора сюжетовъ, то и онъ обусловливался духомъ времени, который наиболѣе удовлетворялся фантастическимъ міромъ самыхъ причудливыхъ приключеній; вотъ почему въ этой категоріи стихотворныхъ произведеній главную роль играютъ подвиги Александра Македонскаго, троянская война и странствованія Энея.
Понятно, что вся эта привитая, чуждая народныхъ элементовъ поэзія, носила въ самой себѣ зародыши упадка; къ этому присоединялось ещё то существенное обстоятельство, что привилегіею стихотворства всё болѣе и болѣе завладѣвали лица, принадлежавшія къ дворянскому сословію: отдѣлённыя своимъ образомъ жизни отъ народа, они чуждались и всѣхъ тѣхъ интересовъ, которые были дороги уму и сердцу этого послѣдняго. Но и при такой разъединённости народъ и рыцарство не могли не приходить по временамъ въ соприкосновеніе. Внѣшнюю, если не внутреннюю, связь между этими классами поддерживали сыновья образованныхъ гражданъ, находившіеся на службѣ при дворахъ и нѣкоторые ученые изъ среды духовенства; старыя сокровища народной поэзіи продолжали жить въ устахъ «странствующихъ людей», а эти послѣдніе тоже находили время отъ времени доступъ ко двору. Придворный пѣвецъ презрительно смотрѣлъ на своего странствующаго собрата, но между тѣмъ и другимъ было много общаго. Оба перекочёвываютъ съ мѣста на мѣсто, только первый ѣдетъ на конѣ, составляющемъ всё его имущество, и останавливается въ пышныхъ дворцахъ и заикахъ именитыхъ рыцарей и государей; второй — смиренно пробирается пѣшкомъ по большой дорогѣ и поётъ свои пѣсни въ хижинѣ поселянина, въ домѣ зажиточнаго бюргера. Оба бѣдны и живутъ только своимъ искусствомъ; но одному нужны блескъ и пышность жизни, другой — привыкъ къ бѣдности и лишеніямъ. Не вездѣ однако аудиторію народнаго пѣвца составляло только простое сословіе. Если къ самой профессіи этой знать относилась презрительно, то бывали однако отдѣльныя личности, выдѣлявшіяся дарованіями или особенно блестящимъ репертуаромъ своихъ пѣсенъ изъ среды своихъ собратій и встрѣчавшія поэтому радушный пріёмъ при дворахъ вельможъ и государей; а чуть ихъ допускали туда, то не удивительно, что простота, естественность и задушевность, которыми всегда проникнуты были произведенія народной поэзіи, дѣйствовали обаятельно и на тѣхъ слушателей, вкусъ которыхъ былъ испорченъ господствовавшею искусственностью и почти рабскою послѣдовательностью иноземнымъ образцамъ. Сверхъ того, въ придворныхъ и знатныхъ кружкахъ были уже въ то время люди, высоко цѣнившіе поэзію вообще и, благодаря своей грамотности, которою не особенно отличались ихъ патроны, записывавшіе всё то, что пѣли передъ ними эти странствующіе поэты. Такимъ-то путемъ спасено многое, чѣмъ восхищаемся мы и понынѣ, и ему же мы обязаны тѣмъ, что въ началѣ XIII столѣтія разныя части отдѣльныхъ народныхъ сказаній, о которыхъ мы упоминали выше, съ добавленіемъ новыхъ наслоеній, появились соединёнными въ одно стройное цѣлое, извѣстное намъ подъ названіемъ «Пѣсни о Нибелунгахъ».
Это грандіозное произведеніе, вмѣстѣ съ родственной ему по духу «Гудрунъ», можно сравнить съ послѣдними и потомъ очень яркими вспышками угасающей лампады, такъ-какъ послѣ этихъ двухъ блистательныхъ проявленій
