ученію) письменныxъ документовъ нашей исторiи? Вотъ здѣсь то и выступаетъ въ полномъ свѣтѣ вся искусственность, все безсиліе этого ученія, основаннаго не на фактахъ, а на подобозвучіяхъ и недоразумѣніяхъ. Можно, пожалуй, утверждать что одинъ экземпляръ договоровъ первоначально писанъ сѣверными рунами (Кругъ); что за толкованіемъ Русской Правды слѣдуетъ обратиться къ скандинавскимъ законамъ (Плещеръ); что въ песняхъ временъ Владимира отзываются, въ пестрой неурядицѣ, преданія Скандинавовъ и поэтическое настроеніе Скальдовъ (Куникъ); что Перунъ русской летописи не тотъ общеславянскій Перунъ, который въ глоссахъ Вацерада обозванъ Jupiter-Рerun, а германо-литовскій громовержецъ Торъ (Шешпингъ); все это можно, но гдѣ положительные, научные результаты этого самовольнаго догматизма? О томъ что норманская школа всегда сознавала, съ горькимъ чувствомъ своего безсилія, необходимость подкрѣпить свое норманское откровеніе хотя бы и второстепенными чудесами, свидѣтельствуютъ ея многократныя попытки указать на что либо подходящее къ скандинавскому первообразу въ начальныхъ явленіяхъ древне-русской исторіи; между тѣмъ, этѣ попытки не доросли до монографій, съ норманской точки зрѣнія, ни договоровъ, ни Русской Правды, ни церковнаго устава
учению) письменных документов нашей истории? Вот здесь то и выступает в полном свете вся искусственность, все бессилие этого учения, основанного не на фактах, а на подобозвучиях и недоразумениях. Можно, пожалуй, утверждать что один экземпляр договоров первоначально писан северными рунами (Круг); что за толкованием Русской Правды следует обратиться к скандинавским законам (Плещер); что в песнях времен Владимира отзываются, в пестрой неурядице, предания Скандинавов и поэтическое настроение Скальдов (Куник); что Перун русской летописи не тот общеславянский Перун, который в глоссах Вацерада обозван Jupiter-Рerun, а германо-литовский громовержец Тор (Шешпинг); все это можно, но где положительные, научные результаты этого самовольного догматизма? О том что норманская школа всегда сознавала, с горьким чувством своего бессилия, необходимость подкрепить свое норманское откровение хотя бы и второстепенными чудесами, свидетельствуют еѣ многократные попытки указать на что либо подходящее к скандинавскому первообразу в начальных явлениях древне-русской истории; между тем, эти попытки не доросли до монографий, с норманской точки зрения, ни договоров, ни Русской Правды, ни церковного устава
