ства, но привелъ иxъ далеко не какъ последнѣе слово науки въ спорномъ дѣлѣ о происхожденіи Руси, а какъ зачатокъ того многаго которое можетъ быть и, надѣюсь, будетъ еще сдѣлано, на богатомъ, славянскому изслѣдователю открытомъ поприщѣ вендорусской археографіи. При этомъ мнѣ пришлось коснуться и многосложнаго вопроса о внутреннемъ быту словено-русскихъ племенъ до варяговъ; по крайней мѣрѣ въ той степени которая была необходима для уясненія причинъ, а слѣдовательно и самаго значенія призвания. Какъ немецкими, такъ и русскими историками-норманнистами, вопросъ этотъ обсуждался до сихъ поръ (иногда и безсознательно) съ точки зрѣнія скандинавскаго догмата. Я не могъ согласиться съ мнѣніемъ ни тѣхъ ни другихъ; между тѣмъ мнѣ бы не хотѣлось чтобы изъ моего протеста против нѣмецкой теоріи о дикости русской, о младенчествѣ восточныхъ славянскихъ племенъ въ IХ вѣкѣ, были выводимы заключенія которыхъ я въ виду не имѣлъ. Отстаивая на основаніи положительныхъ фактовъ, европейскій характеръ культурнаго быта славянскихъ (а въ томъ числе и русскихъ) племенъ-аборигеновъ европейскаго материка, я вовсе не помышлялъ объ идеализированіи, по слѣдамъ Тацита или Гердера, нашей суровой родины IХ-го вѣка; но тѣмъ не менѣе остаюсь при убѣжденіи что изъ до-варяжской Руси,
ства, но привел их далеко не как последнее слово науки в спорном деле о происхождении Руси, а как зачаток того многого которое может быть и, надеюсь, будет еще сделано, на богатом, славянскому исследователю открытом поприще вендорусской археографии. При этом мне пришлось коснуться и многосложного вопроса о внутреннем быте словено-русских племен до варягов; по крайней мере в той степени которая была необходима для уяснения причин, а следовательно и самого значения призвания. Как немецкими, так и русскими историками-норманнистами, вопрос этот обсуждался до сих пор (иногда и бессознательно) с точки зрения скандинавского догмата. Я не мог согласиться с мнением ни тех ни других; между тем мне бы не хотелось чтобы из моего протеста против немецкой теории о дикости русской, о младенчестве восточных славянских племен в ІХ веке, были выводимы заключения которых я в виду не имел. Отстаивая на основании положительных фактов, европейский характер культурного быта славянских (а в том числе и русских) племен-аборигенов европейского материка, я вовсе не помышлял об идеализировании, по следам Тацита или Гердера, нашей суровой родины ІХ-го века; но тем не менее остаюсь при убеждении что из до-варяжской Руси,
