ходитъ къ знанію, выступаютъ непосредственное откровеніе божественнаго и здравый человѣческій разсудокъ, который не потрудился ни надъ другимъ знаніемъ. ни надъ собственнымъ философствованіемъ и не развилъ себя, и выдаются непосред
ственно за совершенный эквивалентъ этого движенія и за хорошій суррогатъ подобно тому, какъ, напримѣръ, цикорій прославляется въ качествѣ суррогата кофе. Печально констатировать, что отсутствіе знаній и само безформенное, какъ и безвкусное невѣжество, которое не способно удержать мышленіе на абстрактномъ положеніи, а тѣмъ болѣе на связи многихъ положеній, выдается то за свободу и терпимость мышленія, то за геніальность. Геніальность, какъ теперь въ философіи, процвѣтала уже однажды, какъ извѣстно, въ поэзіи; но вмѣсто поэзіи, если порожденія этой геніальности и имѣли смыслъ, получалась тривіальная проза, а если поэзія и поднималась выше нея, то взбалмошныя рѣчи. То же замѣчается теперь и въ естественномъ философствованіи, которое не пренебрегаетъ понятіемъ и вслѣдствіе отсутствія послѣдняго считаетъ себя созерцающимъ и поэтическимъ мышленіемъ; оно производитъ на свѣтъ произвольныя комбинаціи воображенія, дезорганизованной благодаря мышленію, т.-е. образы, которые суть ни рыба, ни мясо, ни поэзія, ни философія.
Наоборотъ, протекая въ болѣе спокойномъ руслѣ здраваго человѣческаго разсудка, естественное философствованіе преподноситъ реторику тривіальныхъ истинъ. Если ему бросаютъ упрекъ въ маловажности этихъ истинъ, то оно утверждаетъ, что смыслъ и осуществленіе ихъ находятся въ сердцѣ и что также должны чувствовать другіе, такъ какъ оно вообще полагаетъ, что глубочайшія истины могутъ быть высказаны только при невинности сердца, чистоты совѣсти и т. д., и противъ нихъ безсильны возраженія, и нельзя требовать какихъ-либо дальнѣйшихъ объясненій. Но слѣдовало бы не оставлять этихъ глубочайшихъ истинъ внутри, но помочь выведенію ихъ изъ этой шахты на свѣтъ Божій. Трудъ надъ созданіемъ послѣднихъ истинъ такого рода давно уже излишенъ, такъ какъ онѣ давнымъ давно находятся, напримѣръ, въ катехизисѣ, въ народныхъ поговоркахъ и т. д. — Не трудно постигнуть неопредѣленность и двусмысленность такихъ истинъ и указать въ сознаніи другія иетины, прямо противоположныя первымъ. Если сознаніе попытается выбраться изъ произведенной въ немъ путаницы, то впадаетъ въ новую и приходитъ къ утвержденію, что первыя истины общепризнаны, а вторыя — софистика — обычная кличка, къ которой прибѣгаетъ человѣческій разсудокъ противъ образованнаго разума; вѣдь равнымъ образомъ человѣческій разсудокъ и выраженіе: "мечтанія" разъ навсегда закрѣпилъ по своему невѣжеству за философіей. — Ссылаясь на чувство, на свой внутренній оракулъ, онъ докончилъ съ тѣмъ, кто съ нимъ не согласенъ, и принужденъ признаться, что ничего больше не можетъ сказать ему, разъ онъ не находитъ и не чувствуетъ въ себѣ того же, что и онъ — утверждающій; другими словами, онъ попираетъ ногами корень гуманности. Природа послѣдней и состоитъ въ томъ, чтобы настаивать на соглашеніи съ другими, и ея существованіе заключается только въ осуществленной общности сознаній. Начало, противорѣчащее человѣческому, животное начало состоитъ въ томъ, чтобы оставаться при чувствѣ и только благодаря ему устанавливать возможность общенія особей между собой.
ходит к знанию, выступают непосредственное откровение божественного и здравый человеческий рассудок, который не потрудился ни над другим знанием. ни над собственным философствованием и не развил себя, и выдаются непосред
ственно за совершенный эквивалент этого движения и за хороший суррогат подобно тому, как, например, цикорий прославляется в качестве суррогата кофе. Печально констатировать, что отсутствие знаний и само бесформенное, как и безвкусное невежество, которое не способно удержать мышление на абстрактном положении, а тем более на связи многих положений, выдается то за свободу и терпимость мышления, то за гениальность. Гениальность, как теперь в философии, процветала уже однажды, как известно, в поэзии; но вместо поэзии, если порождения этой гениальности и имели смысл, получалась тривиальная проза, а если поэзия и поднималась выше неё, то взбалмошные речи. То же замечается теперь и в естественном философствовании, которое не пренебрегает понятием и вследствие отсутствия последнего считает себя созерцающим и поэтическим мышлением; оно производит на свет произвольные комбинации воображения, дезорганизованной благодаря мышлению, т. е. образы, которые суть ни рыба, ни мясо, ни поэзия, ни философия.
Наоборот, протекая в более спокойном русле здравого человеческого рассудка, естественное философствование преподносит риторику тривиальных истин. Если ему бросают упрек в маловажности этих истин, то оно утверждает, что смысл и осуществление их находятся в сердце и что также должны чувствовать другие, так как оно вообще полагает, что глубочайшие истины могут быть высказаны только при невинности сердца, чистоты совести и т. д., и против них бессильны возражения, и нельзя требовать каких-либо дальнейших объяснений. Но следовало бы не оставлять этих глубочайших истин внутри, но помочь выведению их из этой шахты на свет Божий. Труд над созданием последних истин такого рода давно уже излишен, так как они давным давно находятся, например, в катехизисе, в народных поговорках и т. д. — Не трудно постигнуть неопределенность и двусмысленность таких истин и указать в сознании другие иетины, прямо противоположные первым. Если сознание попытается выбраться из произведенной в нём путаницы, то впадает в новую и приходит к утверждению, что первые истины общепризнаны, а вторые — софистика — обычная кличка, к которой прибегает человеческий рассудок против образованного разума; ведь равным образом человеческий рассудок и выражение: "мечтания" раз навсегда закрепил по своему невежеству за философией. — Ссылаясь на чувство, на свой внутренний оракул, он докончил с тем, кто с ним не согласен, и принужден признаться, что ничего больше не может сказать ему, раз он не находит и не чувствует в себе того же, что и он — утверждающий; другими словами, он попирает ногами корень гуманности. Природа последней и состоит в том, чтобы настаивать на соглашении с другими, и её существование заключается только в осуществленной общности сознаний. Начало, противоречащее человеческому, животное начало состоит в том, чтобы оставаться при чувстве и только благодаря ему устанавливать возможность общения особей между собой.
