Правда, мы должны считать очень полезнымъ предубѣжденіе, будто царство математики вводится въ употребленіе и дѣлается излюбленнымъ, однако, не трудно видѣть, что пріемъ установить положеніе, привести въ пользу него основаніе и опровергнуть противоположное положеніе также съ помощью основаніи не представляетъ собою формы, въ которой можетъ выступить истина. Истина представляетъ собою ея движеніе къ себѣ самой, методъ же математики есть познаніе, внѣшнее матеріалу. Поэтому онъ свойственъ математикѣ и долженъ быть предоставленъ ей, ибо она, какъ замѣчено, имѣетъ своимъ принципомъ не выраженное въ понятіи отношеніе величинъ, а своимъ матеріаломъ мертвое пространство, какъ мертвое единое. Въ формѣ болѣе свободнаго пріема, т.-е. перемѣшавшись съ произволомъ и случайностью, этотъ методъ можетъ быть сохраненъ въ обыденной жизни, въ разговорѣ или историческомъ повѣствованіи, относящемся скорѣе къ области любознательности, чѣмъ познанія, также, напримѣръ въ предисловіи. Въ обыденной жизни сознаніе имѣетъ своимъ содержаніемъ знанія опытъ, чувственныя конкретныя вещи, также мысли, основоположенія, вообще то что имѣетъ значеніе, какъ нѣчто наличное, т.-е. какъ устойчивое покоящееся бытіе или сущность. Оно отчасти сопутствуетъ этому наличному бытію, отчасти нарушаетъ связь черезъ свободное произвольное отношеніе къ такому содержанію и является въ формѣ внѣшняго опредѣленія и обладанія имъ. Сознаніе сводитъ свое содержаніе къ чему-либо достовѣрному, хотя бы только къ мгновенному ощущенію, и душа удовлетворяется, если достигнетъ извѣстной устойчивой точки.
Но если необходимость оперировать понятіями подвергаетъ изгнанію какъ свободное резонированіе, такъ и чопорный тонъ научнаго изслѣдованія, бьющаго на внѣшній блескъ, то, какъ выше уже было упомянуто, ихъ не слѣдуетъ замѣнять отсутствіемъ метода, присущимъ чувству воодушевленія и возмездія, и произволомъ пророческой рѣчи, презирающей не только такую научность, но научность вообще.
Послѣ того какъ Кантовская тройственная схема, найденная сначала инстинктомъ, еще мертвая, еще непонятая, получила абсолютное значеніе, вмѣстѣ съ чѣмъ установилась, слѣдовательно, истинная форма, въ ея истинномъ содержаніи, и выступило понятіе науки, такое пользованіе этой формой, благодаря которому она сводится къ безжизненной схемѣ, къ настоящей схемѣ, а научная организація къ таблицѣ, нельзя считать научнымъ. — Этотъ формализмъ, о которомъ уже выше сказано въ общихъ чертахъ, и пріемы котораго мы здѣсь желаемъ ближе освѣтить, полагаетъ, что ирирода и жизнь внѣшней формы понята и выражена, если ей приписано въ качествѣ предиката опредѣленіе схемы: напримѣръ, субъективность или объективность, или магнетизмъ, электричество и т. д., сжатіе или расширеніе, западное или восточное положеніе и тому подобное, каковыя опредѣленія можно умножить до безконечности, ибо по этому способу каждое опредѣленіе или внѣшняя форма можетъ быть при другомъ опредѣленіи употреблена опять какъ форма или моментъ схемы, и каждое въ благодарность можетъ оказать другому ту же самую услугу, — кругъ противоположностей, посредствомъ котораго не узнается ни само дѣло, и ни та, и ни другая изъ этихъ противоположностей. При этомъ чувственныя опредѣленія почерпаются, отчасти, изъ обычнаго созерцанія и, конечно, означаютъ нѣчто совершенно другое, чѣмъ то, что они высказываютъ, отчасти же, чистыя опредѣленія мысли, напримѣръ, субъектъ, объектъ, субстанція, причина, всеобщее и т. д., т.-е.
Правда, мы должны считать очень полезным предубеждение, будто царство математики вводится в употребление и делается излюбленным, однако, не трудно видеть, что прием установить положение, привести в пользу него основание и опровергнуть противоположное положение также с помощью основании не представляет собою формы, в которой может выступить истина. Истина представляет собою её движение к себе самой, метод же математики есть познание, внешнее материалу. Поэтому он свойствен математике и должен быть предоставлен ей, ибо она, как замечено, имеет своим принципом не выраженное в понятии отношение величин, а своим материалом мертвое пространство, как мертвое единое. В форме более свободного приема, т. е. перемешавшись с произволом и случайностью, этот метод может быть сохранен в обыденной жизни, в разговоре или историческом повествовании, относящемся скорее к области любознательности, чем познания, также, например в предисловии. В обыденной жизни сознание имеет своим содержанием знания опыт, чувственные конкретные вещи, также мысли, основоположения, вообще то что имеет значение, как нечто наличное, т. е. как устойчивое покоящееся бытие или сущность. Оно отчасти сопутствует этому наличному бытию, отчасти нарушает связь через свободное произвольное отношение к такому содержанию и является в форме внешнего определения и обладания им. Сознание сводит свое содержание к чему-либо достоверному, хотя бы только к мгновенному ощущению, и душа удовлетворяется, если достигнет известной устойчивой точки.
Но если необходимость оперировать понятиями подвергает изгнанию как свободное резонирование, так и чопорный тон научного исследования, бьющего на внешний блеск, то, как выше уже было упомянуто, их не следует заменять отсутствием метода, присущим чувству воодушевления и возмездия, и произволом пророческой речи, презирающей не только такую научность, но научность вообще.
После того как Кантовская тройственная схема, найденная сначала инстинктом, еще мертвая, еще непонятая, получила абсолютное значение, вместе с чем установилась, следовательно, истинная форма, в её истинном содержании, и выступило понятие науки, такое пользование этой формой, благодаря которому она сводится к безжизненной схеме, к настоящей схеме, а научная организация к таблице, нельзя считать научным. — Этот формализм, о котором уже выше сказано в общих чертах, и приемы которого мы здесь желаем ближе осветить, полагает, что ирирода и жизнь внешней формы понята и выражена, если ей приписано в качестве предиката определение схемы: например, субъективность или объективность, или магнетизм, электричество и т. д., сжатие или расширение, западное или восточное положение и тому подобное, каковые определения можно умножить до бесконечности, ибо по этому способу каждое определение или внешняя форма может быть при другом определении употреблена опять как форма или момент схемы, и каждое в благодарность может оказать другому ту же самую услугу, — круг противоположностей, посредством которого не узнается ни само дело, и ни та, и ни другая из этих противоположностей. При этом чувственные определения почерпаются, отчасти, из обычного созерцания и, конечно, означают нечто совершенно другое, чем то, что они высказывают, отчасти же, чистые определения мысли, например, субъект, объект, субстанция, причина, всеобщее и т. д., т. е.
