свободной отъ сопротивленія сферѣ ея инобытія, являются потоками свѣта. Они въ своей простотѣ одновременно суть ея становленіе для себя и возвращеніе изъ ея наличнаго бытія, потоки огня, разрушающіе формированіе. Различіе,. которое свѣтлая сущность себѣ придаетъ, разрастается въ субстанціи наличнаго бытія и образуетъ формы природы. Но ея мышленіе въ своей существенной простотѣ безостановочно и непрестанно вращается въ нихъ; чрезмѣрно расширяетъ ихъ предѣлы и растворяетъ въ своемъ величіи ихъ красоту, достигшую великолѣпія.
Поэтому содержаніе, которое развивается этимъ чистымъ бытіемъ, или восприниманіе его есть несущественная игра съ этой субстанціей, которая только восходитъ, не опускаясь внутрь себя, для того, чтобы сдѣлаться субъектомъ и укрѣпить различія субстанціи посредствомъ самости. Ея опредѣленія суть лишь аттрибуты, которые не достигаютъ самостоятельности, но суть лишь имена многоименнаго единаго. Это послѣднее надѣлено разнообразными силами наличнаго бытія и формами дѣйствительности, какъ украшеніемъ, лишеннымъ самости. Они суть лишенные собственной воли вѣстники силы этого единаго, наглядное изображеніе его великолѣпія и голосъ хвалы ему.
Однако, эта мятущаяся жизнь должна опредѣлиться какъ бытіе для себя и дать устойчивость своимъ преходящимъ формамъ. Непосредственное бытіе, въ которомъ жизнь противостоитъ своему сознанію, само есть отрицательная сила, растворяющая свои различія. Такимъ образомъ, она есть воистину самость, и духъ, поэтому приходитъ къ знанію себя въ формѣ самости. Чистый свѣтъ разбрасываетъ свою простоту въ безконечныхъ формахъ и отдаетъ себя въ жертву бытію для себя, чтобы единичное нашло устойчивость въ его субстанціи.
Ь. Растеніе и животное.
Самъ себя сознающій духъ, пришедшій въ себя изъ безформенной сущности, или вообще вознесшій свою непосредственность до самости, опредѣляетъ свою простоту, какъ многообразіе бытія для себя, и есть религія духовнаго воспріятія, въ которомъ онъ распадается на безчисленное множество болѣе слабыхъ или сильныхъ, болѣе богатыхъ или бѣдныхъ духовъ. Этотъ пантеизмъ, т.-е. сначала спокойное существованіе духовныхъ атомовъ, дѣлается движеніемъ враждебнымъ въ себѣ самомъ. Невинность религіи цвѣтовъ, являющаяся только лишеннымъ самости представленіемъ самости, переходитъ въ суровую борьбу жизни, въ грѣхъ животной религіи; миръ и безсиліе созерцающей индивидуальности переходитъ въ опустошающее бытіе для себя. Безцѣльно освобождать вещи воспріятія отъ абстракціи, несущей смерть, и возвышать ихъ до сущности духовнаго воспріятія. Одухотвореніе этого царства духовъ несетъ въ себѣ смерть вмѣстѣ съ опредѣленностью и отрицательностью, которыя преодолѣваютъ ихъ невинное безразличіе. По винѣ опредѣленности и отрицательности разложеніе на многообразіе спокойныхъ растительныхъ формъ становится враждебнымъ движеніемъ, въ которомъ развивается ненависть ихъ бытія для себя. Дѣйствительное самосознаніе этого распавшагося духа есть множество разъединенныхъ, враждебныхъ народныхъ духовъ, которые въ ненависти своей борются на смерть и приходятъ къ сознанію опредѣленныхъ животныхъ формъ, какъ
свободной от сопротивления сфере её инобытия, являются потоками света. Они в своей простоте одновременно суть её становление для себя и возвращение из её наличного бытия, потоки огня, разрушающие формирование. Различие,. которое светлая сущность себе придает, разрастается в субстанции наличного бытия и образует формы природы. Но её мышление в своей существенной простоте безостановочно и непрестанно вращается в них; чрезмерно расширяет их пределы и растворяет в своем величии их красоту, достигшую великолепия.
Поэтому содержание, которое развивается этим чистым бытием, или воспринимание его есть несущественная игра с этой субстанцией, которая только восходит, не опускаясь внутрь себя, для того, чтобы сделаться субъектом и укрепить различия субстанции посредством самости. Её определения суть лишь аттрибуты, которые не достигают самостоятельности, но суть лишь имена многоименного единого. Это последнее наделено разнообразными силами наличного бытия и формами действительности, как украшением, лишенным самости. Они суть лишенные собственной воли вестники силы этого единого, наглядное изображение его великолепия и голос хвалы ему.
Однако, эта мятущаяся жизнь должна определиться как бытие для себя и дать устойчивость своим преходящим формам. Непосредственное бытие, в котором жизнь противостоит своему сознанию, само есть отрицательная сила, растворяющая свои различия. Таким образом, она есть воистину самость, и дух, поэтому приходит к знанию себя в форме самости. Чистый свет разбрасывает свою простоту в бесконечных формах и отдает себя в жертву бытию для себя, чтобы единичное нашло устойчивость в его субстанции.
Ь. Растение и животное.
Сам себя сознающий дух, пришедший в себя из бесформенной сущности, или вообще вознесший свою непосредственность до самости, определяет свою простоту, как многообразие бытия для себя, и есть религия духовного восприятия, в котором он распадается на бесчисленное множество более слабых или сильных, более богатых или бедных духов. Этот пантеизм, т. е. сначала спокойное существование духовных атомов, делается движением враждебным в себе самом. Невинность религии цветов, являющаяся только лишенным самости представлением самости, переходит в суровую борьбу жизни, в грех животной религии; мир и бессилие созерцающей индивидуальности переходит в опустошающее бытие для себя. Бесцельно освобождать вещи восприятия от абстракции, несущей смерть, и возвышать их до сущности духовного восприятия. Одухотворение этого царства духов несет в себе смерть вместе с определенностью и отрицательностью, которые преодолевают их невинное безразличие. По вине определенности и отрицательности разложение на многообразие спокойных растительных форм становится враждебным движением, в котором развивается ненависть их бытия для себя. Действительное самосознание этого распавшегося духа есть множество разъединенных, враждебных народных духов, которые в ненависти своей борются на смерть и приходят к сознанию определенных животных форм, как
