долгъ является только всеобщностью, выступившей на поверхность п обращенной во внѣ; долгъ существуетъ только на словахъ и имѣетъ значимость бытія для другого. Совѣсть, первоначально относящаяся только отрицательно къ долгу, какъ ѳтому опредѣленному наличному долгу, знаетъ себя свободной отъ него. Но, наполняя пустой долгъ опредѣленнымъ содержаніемъ изъ самой себя, совѣсть въ то же время положительно сознаетъ, что она, какъ эта самость, сама создаетъ себѣ содержаніе. Ея чистая самость, какъ пустое знаніе, лишена содержанія и опредѣленія. Содержаніе, которое она себѣ даетъ, берется изъ ея самости, какъ этой опредѣленной самости, т.-е. изъ себя, какъ естественной индвидуальности, и, свидѣтельствуя о добросовѣстности своего поведенія, совѣсть сознаетъ свою чистую самость, въ цѣли же своего поведенія, какъ въ дѣйствительномъ содержаніи, она сознаетъ себя, какъ эту особую единичность и противоположность того, чѣмъ она является для себя и для другихъ, т.-е. противоположность всеобщности или долга и своей рефлектированное™ изъ него.
[(а) Споръ добросовѣстности и лицемѣрія]. Если противоположность, въ которую попадетъ совѣсть, какъ дѣйствующая, такимъ образомъ находитъ выраженіе въ ея внутреннемъ мірѣ, то и во внѣ она представляется неравенствомъ въ сферѣ наличнаго бытія, неравенствомъ ея особой единичности сравнительно съ другой единичностью. Ея особенность состоитъ въ томъ, что оба момента, строящіе ея сознаніе, т.-е. самость и бытіе въ себѣ, имѣютъ въ ней неравную цѣнность; при этомъ они опредѣлены такъ, что собственная достовѣрность представляетъ собою сущность по отношенію къ бытію въ себѣ или всеобщему, имѣющему значимость только момента. Этому внутреннему опредѣленію противостоитъ, слѣдовательно, элементъ наличнаго бытія или всеобщее сознаніе, для котораго всеобщность, т.-е. долгъ, есть сущность, въ противоположность единичности, существующей для себя по сравненію со всеобщимъ и имѣющей значимость только снятаго момента. Для этой преданности долгу первое сознаніе является злымъ, потому что оно есть неравенство его бытія внутри себя со всеобщимъ, а такъ какъ оно въ то же время выражаетъ свое дѣланіе, какъ равенство съ собой, т.-е. какъ долгъ и добросовѣстность, то оно оказывается лицемѣріемъ.
Движеніе этой противоположности есть формальное установленіе равенства между тѣмъ, что есть зло въ себѣ, и тѣмъ, что оно высказываетъ; лицемѣріе должно быть обличено, такъ какъ неизбѣжно должно быть обнаружено, что оно есть зло, и его наличное бытіе равно его сущности. Этотъ возвратъ даннаго въ немъ неравенства въ равенство еще не осуществленъ, если лицемѣріе, какъ обыкновенно говорятъ, показываетъ свою заботу о долгѣ и добродѣтели тѣмъ, что принимаетъ ихъ обливъ и употребляетъ его, какъ маску, не только для чужого сознанія, но и для своего собственнаго; въ этомъ признаніи противоположнаго въ себѣ могло бы заключаться равенство и согласіе. Однако, лицемѣріе вмѣстѣ съ тѣмъ выходитъ изъ эгого признанія на словахъ и рефлектируетъ въ себя; въ томъ, что существующее въ себѣ употребляется имъ, какъ бытіе для другого, скорѣе проявляется его пренебреженіе этимъ послѣднимъ и представленіе своей несущественности для всѣхъ. То, что позволяетъ пользоваться собою какъ внѣшнимъ орудіемъ, является вещью, не имѣющей въ себѣ никакой собственной цѣны.
долг является только всеобщностью, выступившей на поверхность п обращенной во вне; долг существует только на словах и имеет значимость бытия для другого. Совесть, первоначально относящаяся только отрицательно к долгу, как фтому определенному наличному долгу, знает себя свободной от него. Но, наполняя пустой долг определенным содержанием из самой себя, совесть в то же время положительно сознает, что она, как эта самость, сама создает себе содержание. Её чистая самость, как пустое знание, лишена содержания и определения. Содержание, которое она себе дает, берется из её самости, как этой определенной самости, т. е. из себя, как естественной индвидуальности, и, свидетельствуя о добросовестности своего поведения, совесть сознает свою чистую самость, в цели же своего поведения, как в действительном содержании, она сознает себя, как эту особую единичность и противоположность того, чем она является для себя и для других, т. е. противоположность всеобщности или долга и своей рефлектированное™ из него.
[(а) Спор добросовестности и лицемерия]. Если противоположность, в которую попадет совесть, как действующая, таким образом находит выражение в её внутреннем мире, то и во вне она представляется неравенством в сфере наличного бытия, неравенством её особой единичности сравнительно с другой единичностью. Её особенность состоит в том, что оба момента, строящие её сознание, т. е. самость и бытие в себе, имеют в ней неравную ценность; при этом они определены так, что собственная достоверность представляет собою сущность по отношению к бытию в себе или всеобщему, имеющему значимость только момента. Этому внутреннему определению противостоит, следовательно, элемент наличного бытия или всеобщее сознание, для которого всеобщность, т. е. долг, есть сущность, в противоположность единичности, существующей для себя по сравнению со всеобщим и имеющей значимость только снятого момента. Для этой преданности долгу первое сознание является злым, потому что оно есть неравенство его бытия внутри себя со всеобщим, а так как оно в то же время выражает свое делание, как равенство с собой, т. е. как долг и добросовестность, то оно оказывается лицемерием.
Движение этой противоположности есть формальное установление равенства между тем, что есть зло в себе, и тем, что оно высказывает; лицемерие должно быть обличено, так как неизбежно должно быть обнаружено, что оно есть зло, и его наличное бытие равно его сущности. Этот возврат данного в нём неравенства в равенство еще не осуществлен, если лицемерие, как обыкновенно говорят, показывает свою заботу о долге и добродетели тем, что принимает их облив и употребляет его, как маску, не только для чужого сознания, но и для своего собственного; в этом признании противоположного в себе могло бы заключаться равенство и согласие. Однако, лицемерие вместе с тем выходит из эгого признания на словах и рефлектирует в себя; в том, что существующее в себе употребляется им, как бытие для другого, скорее проявляется его пренебрежение этим последним и представление своей несущественности для всех. То, что позволяет пользоваться собою как внешним орудием, является вещью, не имеющей в себе никакой собственной цены.
