въ своей несоизмѣримости всеобщая цѣль и единичное осуществленіе, то это дѣйствіе оказывается такимъ, въ которомъ сознаніе не участвуетъ. Благодаря этому такое дѣйствіе слишкомъ наивно для того, чтобы вести къ цѣли; слишкомъ наивно поститься, чтобы доказать свою свободу отъ наслажденія ѣдой; слишкомъ наивно, подобно Оригену, лишать тѣло другихъ наслажденій, чтобы доказать, что съ ними уже покончено. Само дѣйствіе является внѣшнимъ и единичнымъ дѣланіемъ; а вожделѣнія коренятся глубоко внутри и суть всеобщія; удовольствіе не исчезаетъ ни съ устраненіемъ средства его осуществленія, ни вслѣдствіе единичныхъ лишеній.
Но просвѣщеніе съ своей стороны выдѣляетъ внутреннее, недѣйствительное отъ дѣйствительности, какъ внѣшняго вещественнаго міра, противопоставленнаго внутреннему міру вѣры въ ея созерцаніи и благоговѣніи. Просвѣщеніе видитъ самое существенное въ намѣреніи, т.-е. въ мысляхъ, и этимъ сохраняетъ дѣйствительное освобожденіе отъ естественныхъ цѣлей; въ противоположность этому, внутренній міръ формаленъ и осуществляется въ естественныхъ побужденіяхъ, которыя оправдываются тѣмъ, что они внутреннп, т.-е. присущи всеобщему бытію, природѣ.
[(у). Опустошеніе вѣры]. Такимъ образомъ, просвѣщеніе имѣетъ непреодолимую силу надъ вѣрой, благодаря тому, что въ самомъ вѣрующемъ сознаніи находятся моменты, значимость которымъ придаетъ просвѣщеніе. Если тщательнѣе разсмотрѣть дѣйствіе этой силы, то покажется, что оно направляется на разрушеніе прекраснаго единства довѣрія и непосредственной достовѣрности, на оскверненіе духовнаго вѣрующаго сознанія низменными мыслями чувственной дѣйствительности, на разрушеніе ея спокойнаго и величаваго въ своемъ смиреніи настроенія суетностью разсудка и собственной воли и осуществленія ея. Но на самомъ дѣлѣ просвѣщеніе скорѣе снимаетъ безсознательное, или точнѣе, не схваченное въ понятіи раздѣленіе, существующее въ вѣрѣ. Вѣрующее сознаніе обладаетъ двоякой мѣрой и вѣсомъ, двоякимъ зрѣніемъ, двоякимъ слухомъ, двоякимъ языкомъ и рѣчью, всѣ его представленія двойственны, при чемъ эта двойственность такъ и остается не примиренной. Или, иначе, вѣра живетъ въ двойномъ рядѣ воспріятій — съ одной стороны, воспріятій спящаго, безотчетнаго сознанія, съ другой — мышленія бодрствующаго, пребывающаго въ чисто чувственной дѣйствительности; и въ каждой области вѣра вводитъ свой особый порядокъ. — Просвѣщеніе освѣщаетъ небесный міръ представленіями міра чувственнаго и указываетъ первому его конечность, которой вѣра не можетъ отрицать, такъ какъ она есть самосознаніе и вмѣстѣ съ тѣмъ единство, которому принадлежатъ оба рода представленій и въ которомъ они не раздѣляются, такъ какъ оніі принадлежатъ той самой нераздѣльной простой самости, въ которую вѣра перешла.
При этомъ вѣра утрачиваетъ содержаніе, наполнявшее ея сферу, и въ себѣ самой погружается въ темное колебаніе духа. Она вытѣенена изъ своего царства, т.-е. ея царство опустошено, такъ какъ бодрствующее сознаніе разорвало въ себѣ всякое различіе и расширеніе вѣры и привязало всѣ ея части къ землѣ, какъ ея собственность, и ей отдала ихъ. Но этимъ вѣра не удовлетворяется, такъ какъ благодаря этому освѣщенію повсюду возникаютъ только единичныя сущности, такъ что духу предоставляется только несущественная дѣйствительность и покинутая имъ конечность. Такъ какъ вѣра теперь лишена содержанія и не можетъ оставаться въ этой пустотѣ, т.-е., такъ какъ она, возвышаясь надъ конечнымъ, представляющимъ со
в своей несоизмеримости всеобщая цель и единичное осуществление, то это действие оказывается таким, в котором сознание не участвует. Благодаря этому такое действие слишком наивно для того, чтобы вести к цели; слишком наивно поститься, чтобы доказать свою свободу от наслаждения едой; слишком наивно, подобно Оригену, лишать тело других наслаждений, чтобы доказать, что с ними уже покончено. Само действие является внешним и единичным деланием; а вожделения коренятся глубоко внутри и суть всеобщие; удовольствие не исчезает ни с устранением средства его осуществления, ни вследствие единичных лишений.
Но просвещение с своей стороны выделяет внутреннее, недействительное от действительности, как внешнего вещественного мира, противопоставленного внутреннему миру веры в её созерцании и благоговении. Просвещение видит самое существенное в намерении, т. е. в мыслях, и этим сохраняет действительное освобождение от естественных целей; в противоположность этому, внутренний мир формален и осуществляется в естественных побуждениях, которые оправдываются тем, что они внутреннп, т. е. присущи всеобщему бытию, природе.
[(у). Опустошение веры]. Таким образом, просвещение имеет непреодолимую силу над верой, благодаря тому, что в самом верующем сознании находятся моменты, значимость которым придает просвещение. Если тщательнее рассмотреть действие этой силы, то покажется, что оно направляется на разрушение прекрасного единства доверия и непосредственной достоверности, на осквернение духовного верующего сознания низменными мыслями чувственной действительности, на разрушение её спокойного и величавого в своем смирении настроения суетностью рассудка и собственной воли и осуществления её. Но на самом деле просвещение скорее снимает бессознательное, или точнее, не схваченное в понятии разделение, существующее в вере. Верующее сознание обладает двоякой мерой и весом, двояким зрением, двояким слухом, двояким языком и речью, все его представления двойственны, при чём эта двойственность так и остается не примиренной. Или, иначе, вера живет в двойном ряде восприятий — с одной стороны, восприятий спящего, безотчетного сознания, с другой — мышления бодрствующего, пребывающего в чисто чувственной действительности; и в каждой области вера вводит свой особый порядок. — Просвещение освещает небесный мир представлениями мира чувственного и указывает первому его конечность, которой вера не может отрицать, так как она есть самосознание и вместе с тем единство, которому принадлежат оба рода представлений и в котором они не разделяются, так как ониі принадлежат той самой нераздельной простой самости, в которую вера перешла.
При этом вера утрачивает содержание, наполнявшее её сферу, и в себе самой погружается в темное колебание духа. Она вытеенена из своего царства, т. е. её царство опустошено, так как бодрствующее сознание разорвало в себе всякое различие и расширение веры и привязало все её части к земле, как её собственность, и ей отдала их. Но этим вера не удовлетворяется, так как благодаря этому освещению повсюду возникают только единичные сущности, так что духу предоставляется только несущественная действительность и покинутая им конечность. Так как вера теперь лишена содержания и не может оставаться в этой пустоте, т. е., так как она, возвышаясь над конечным, представляющим со
