сознанія, получающаго благодѣянія, и разсмотрѣть особо. Онъ былъ лишеннымъ сущности бытіемъ для себя, сущностью, оставленной на произволъ судьбы. Посредствомъ надѣленія другого онъ становится бытіемъ въ себѣ. Выполнивъ свое назначеніе, состоящее въ томъ, чтобы быть принесеннымъ въ жертву, онъ становится бытіемъ въ себѣ, снимаетъ единичность, наслаждающуюся только для себя, и, какъ снятая единичность, представляетъ собою всеобщность или сущность. То, что онъ удѣляетъ, что онъ отдаетъ другимъ, есть бытіе для себя. Онъ отдается не въ качествѣ лишенной самости природы, не въ качествѣ простодушно приносящаго себя въ жертву условія жизни, но какъ самосознающая, сохраняющая себя для себя сущность. Онъ не является неорганической силой элемента, которая сознается воспринимающимъ сознаніемъ какъ преходящая въ себѣ, но является силой, властвующей надъ самостью; эта сила знаетъ себя независимой и произвольной и въ то же время знаетъ, что раздаваемое ею такъ щедро, есть самость другого. Такимъ образомъ богатство дѣлится испорченностью съ кліентами, во при этомъ вмѣсто возмущенія является заносчивость. Съ одной стороны, богатство такъ же, какъ и кліентъ, знаетъ бытіе для себя, какъ случайную вещь; но оно само есть эта случайность, во власти которой находится личность. Въ своемъ своеволіи, воз-мнивъ пирами пріобрѣсти чужія я и посредствомъ этихъ пировъ покорить себѣ ихъ внутреннюю сущность, богатство упускаетъ изъ виду внутреннее возмущеніе другого. Оно упускаетъ изъ виду, что всѣ оковы сброшены, т.-е. это состояніе чистаго разрыва, въ которомъ все равное, все стойкое является разбитымъ, такъ какъ равенство съ собою бытія для себя сдѣлалось совершенно неравнымъ, и которое поэтому скорѣе всего нарушаетъ мнѣніе и намѣреніе благодѣтеля. Богатство стоитъ непосредственно передъ этой внутренней пропастью, передъ этой бездонной глубиной, въ которой исчезло все устойчивое, всякая субстанція; и оно видитъ въ этой глубинѣ только обыкновенную вещь, игру своей прихоти, случайность своего произвола. Его духъ есть абсолютно пустое мнѣніе, покинутая духомъ поверхность.
Какъ по отношенію къ государственной власти самосознаніе имѣло свой языкъ, или какъ духъ выступалъ между этими крайними членами въ качествѣ дѣйствительнаго посредника, такъ и по отношенію къ богатству самосознаніе имѣетъ свой языкъ, по еще въ большей степени имѣетъ свой языкъ возмущеніе. Языкъ, придающій богатству сознаніе его существенности и благодаря этому самъ овладѣвающій собою, есть языкъ лести, но лести неблагородной, — потому что высказываемое имъ какъ сущность онъ знаетъ, какъ сущность, приносимую въ жертву, несуществующую въ себѣ. Но языкъ лести, какъ уже было упомянуто, есть еще односторонній духъ. Правда, его моменты суть самость, очищенная развитіемъ служенія до чистаго существованія и бытія въ себѣ власти. Однако, чистое понятіе, въ которомъ простая самость и бытіе вь себѣ, т.-е. чистое я и чистая сущность или мышленіе, суть одно и то же, — это понятіе, т.-е. единство обѣихъ сторонъ, между которыми существуетъ взаимодѣйствіе, не находитъ выраженія въ этомъ языкѣ; предметъ для него есть только бытіе въ себѣ въ противоположность самости, т.-е. предметъ для него не есть въ то же самое время его собственная самость, какъ таковая. Но языкъ состоянія разрыва есть совершенный языкъ и истинный существующій духъ этого цѣлаго міра образованія. Это самосознаніе, которому принадлежитъ возмущеніе, отвергающее
сознания, получающего благодеяния, и рассмотреть особо. Он был лишенным сущности бытием для себя, сущностью, оставленной на произвол судьбы. Посредством наделения другого он становится бытием в себе. Выполнив свое назначение, состоящее в том, чтобы быть принесенным в жертву, он становится бытием в себе, снимает единичность, наслаждающуюся только для себя, и, как снятая единичность, представляет собою всеобщность или сущность. То, что он уделяет, что он отдает другим, есть бытие для себя. Он отдается не в качестве лишенной самости природы, не в качестве простодушно приносящего себя в жертву условия жизни, но как самосознающая, сохраняющая себя для себя сущность. Он не является неорганической силой элемента, которая сознается воспринимающим сознанием как преходящая в себе, но является силой, властвующей над самостью; эта сила знает себя независимой и произвольной и в то же время знает, что раздаваемое ею так щедро, есть самость другого. Таким образом богатство делится испорченностью с клиентами, во при этом вместо возмущения является заносчивость. С одной стороны, богатство так же, как и клиент, знает бытие для себя, как случайную вещь; но оно само есть эта случайность, во власти которой находится личность. В своем своеволии, воз-мнив пирами приобрести чужие я и посредством этих пиров покорить себе их внутреннюю сущность, богатство упускает из виду внутреннее возмущение другого. Оно упускает из виду, что все оковы сброшены, т. е. это состояние чистого разрыва, в котором всё равное, всё стойкое является разбитым, так как равенство с собою бытия для себя сделалось совершенно неравным, и которое поэтому скорее всего нарушает мнение и намерение благодетеля. Богатство стоит непосредственно перед этой внутренней пропастью, перед этой бездонной глубиной, в которой исчезло всё устойчивое, всякая субстанция; и оно видит в этой глубине только обыкновенную вещь, игру своей прихоти, случайность своего произвола. Его дух есть абсолютно пустое мнение, покинутая духом поверхность.
Как по отношению к государственной власти самосознание имело свой язык, или как дух выступал между этими крайними членами в качестве действительного посредника, так и по отношению к богатству самосознание имеет свой язык, по еще в большей степени имеет свой язык возмущение. Язык, придающий богатству сознание его существенности и благодаря этому сам овладевающий собою, есть язык лести, но лести неблагородной, — потому что высказываемое им как сущность он знает, как сущность, приносимую в жертву, несуществующую в себе. Но язык лести, как уже было упомянуто, есть еще односторонний дух. Правда, его моменты суть самость, очищенная развитием служения до чистого существования и бытия в себе власти. Однако, чистое понятие, в котором простая самость и бытие вь себе, т. е. чистое я и чистая сущность или мышление, суть одно и то же, — это понятие, т. е. единство обеих сторон, между которыми существует взаимодействие, не находит выражения в этом языке; предмет для него есть только бытие в себе в противоположность самости, т. е. предмет для него не есть в то же самое время его собственная самость, как таковая. Но язык состояния разрыва есть совершенный язык и истинный существующий дух этого целого мира образования. Это самосознание, которому принадлежит возмущение, отвергающее
