Такимъ образомъ обычное теченіе жизни одерживаетъ побѣду надъ тѣмъ, что, въ противоположность ему, составляетъ добродѣтель; оно побѣждаетъ ее, сущностью которой является лишенная существенности абстракція. Но оно одерживаетъ побѣду не надъ чѣмъ-нибудь реальнымъ, а надъ созданіемъ различій, которыя не являются различіями, надъ пышными рѣчами о благѣ человѣчества и его угнетеніи, о самопожертвованіи ради добра и злоупотребленіи дарованіями. Подобныя идеальныя сущности и цѣли рушатся какъ пустыя слова, возвышающія сердце, но оставляющія разумъ пустымъ, строющія зданіе, но не способныя завершить строеніе. Содержаніе такихъ декламацій, опредѣленно высказанное ими, заключается въ томъ, что индивидъ, предполагающій дѣйствовать ради такой благородной цѣли и приводящій такія превосходныя фразы, считаетъ себя превосходной сущностью; это — напыщенность, которая сильно набиваетъ голову себѣ и другимъ, но набиваетъ ее пустою спесью. Античная добродѣтель имѣла опредѣленное и ясное значеніе, потому что она находила содержательное основаніе въ субстанціи народа и цѣль въ дѣйствительномъ, уже существующемъ добрѣ. Поэтому она и не была направлена противъ дѣйствительности, какъ всеобщей искаженности, и противъ обычнаго теченія жизни. Добродѣтель же, разсматриваемая нами, есть добродѣтель внѣ субстанціи, лишенная существенности, добродѣтель представленій и словъ, обходящаяся безъ такого содержанія. Эта пустота рѣчей, спорящихъ съ обычнымъ теченіемъ жизни, тотчасъ же обнаружилась бы, если бы ей пришлось сказать, что означаютъ ея фразы, поэтому онѣ предполагаются извѣстными. Требованіе сказать это извѣстное было бы выполнено при помощи потока фразъ, или отведено ссылкой на сердце, которое внутренне говоритъ то, что онѣ означаютъ, т.-е. обнаружилась бы неспособность сказать это на самомъ дѣлѣ. Ничтожество такой болтовни, повидимому, безсознательнымъ образомъ сдѣлалось яснымъ и для образованныхъ людей нашего вѣка, потому что пропалъ всякій интересъ ко всей массѣ подобныхъ фразъ и способовъ важничать ими; эта утрата интереса выражается въ томъ, что онѣ вызываютъ только скуку.
Такимъ образомъ, результатъ этой противоположности состоитъ въ томъ, что сознаніе сбрасываетъ, какъ накинутый плащъ, представленіе о добромъ въ себѣ, еще не обладающемъ дѣйствительностью. Въ борьбѣ оно познало на опытѣ, что обычное теченіе жизни не столь плохо, какъ ему казалось, потому что его дѣйствительность есть дѣйствительность всеобщаго. Съ этимъ опытомъ отпадаетъ и способъ воплотить доброе при помощи пожертвованія индивидуальностью, потому что индивидуальность именно и есть осуществленіе сущаго для себя. Въ искаженіи сознаніе перестаетъ усматривать искаженіе добра, потому что оно въ дѣйствительности есть скорѣе только искаженіе его, какъ простой цѣли. Движеніе индивидуальности есть реальность всеобщаго.
Въ самомъ дѣлѣ, вмѣстѣ съ этимъ побѣждено и исчезло и то, что противостояло сознанію сущаго въ себѣ въ качествѣ обычнаго теченія жизни. Въ немъ бытіе для себя индивидуальности противополагалось сущности, т.-е. всеобщему, и являлось въ качествѣ отдѣленной отъ бытія въ себѣ дѣйствительности. Но такъ какъ обнаружилось, что дѣйствительность находится въ нераздѣльномъ единствѣ со всеобщимъ, то ясно, что и бытіе для себя обычнаго теченія жизни такъ же,
Таким образом обычное течение жизни одерживает победу над тем, что, в противоположность ему, составляет добродетель; оно побеждает ее, сущностью которой является лишенная существенности абстракция. Но оно одерживает победу не над чем-нибудь реальным, а над созданием различий, которые не являются различиями, над пышными речами о благе человечества и его угнетении, о самопожертвовании ради добра и злоупотреблении дарованиями. Подобные идеальные сущности и цели рушатся как пустые слова, возвышающие сердце, но оставляющие разум пустым, строющие здание, но не способные завершить строение. Содержание таких декламаций, определенно высказанное ими, заключается в том, что индивид, предполагающий действовать ради такой благородной цели и приводящий такие превосходные фразы, считает себя превосходной сущностью; это — напыщенность, которая сильно набивает голову себе и другим, но набивает ее пустою спесью. Античная добродетель имела определенное и ясное значение, потому что она находила содержательное основание в субстанции народа и цель в действительном, уже существующем добре. Поэтому она и не была направлена против действительности, как всеобщей искаженности, и против обычного течения жизни. Добродетель же, рассматриваемая нами, есть добродетель вне субстанции, лишенная существенности, добродетель представлений и слов, обходящаяся без такого содержания. Эта пустота речей, спорящих с обычным течением жизни, тотчас же обнаружилась бы, если бы ей пришлось сказать, что означают её фразы, поэтому они предполагаются известными. Требование сказать это известное было бы выполнено при помощи потока фраз, или отведено ссылкой на сердце, которое внутренне говорит то, что они означают, т. е. обнаружилась бы неспособность сказать это на самом деле. Ничтожество такой болтовни, по-видимому, бессознательным образом сделалось ясным и для образованных людей нашего века, потому что пропал всякий интерес ко всей массе подобных фраз и способов важничать ими; эта утрата интереса выражается в том, что они вызывают только скуку.
Таким образом, результат этой противоположности состоит в том, что сознание сбрасывает, как накинутый плащ, представление о добром в себе, еще не обладающем действительностью. В борьбе оно познало на опыте, что обычное течение жизни не столь плохо, как ему казалось, потому что его действительность есть действительность всеобщего. С этим опытом отпадает и способ воплотить доброе при помощи пожертвования индивидуальностью, потому что индивидуальность именно и есть осуществление сущего для себя. В искажении сознание перестает усматривать искажение добра, потому что оно в действительности есть скорее только искажение его, как простой цели. Движение индивидуальности есть реальность всеобщего.
В самом деле, вместе с этим побеждено и исчезло и то, что противостояло сознанию сущего в себе в качестве обычного течения жизни. В нём бытие для себя индивидуальности противополагалось сущности, т. е. всеобщему, и являлось в качестве отделенной от бытия в себе действительности. Но так как обнаружилось, что действительность находится в нераздельном единстве со всеобщим, то ясно, что и бытие для себя обычного течения жизни так же,
