блюденіи форму бытія, теперь устанавливается въ формѣ бытія для себя. Сознаніе не хочетъ болѣе находить себя непосредственно, а хочетъ порождать себя въ своей дѣятельности. Оно само теперь является себѣ цѣлью своего дѣланія, какъ прежде, наблюдая, оно занималось только вещью.
Другое значеніе результата есть значеніе уже разсмотрѣннаго наблюденія, проходящаго не въ понятіи. Это наблюденіе не умѣетъ выразить еебя иначе, какъ простодушно объявляя дѣйствительностью самосознанія кость, какой оно ее находитъ въ качествѣ чувственной вещи, не теряющей для сознанія своей предметности. Но, не имѣя вовсе яснаго сознанія о томъ, что оно говоритъ, оно понимаетъ свое положеніе не въ смыслѣ опредѣленности его субъекта и предиката и ихъ отношенія, а еще менѣе въ смыслѣ безконечнаго, себя разлагающаго сужденія и понятія. Отъ естественной честности глубже лежащаго самосознанія духа ускользаетъ скудость безсмысленной въ обнаженномъ видѣ идеи, считающей кость дѣйствительностью самосознанія. Она маскируется при помощи самой безсмыслицы, смѣшивающей различныя отношенія причины и дѣйствія, признака, органа и т. д., не имѣющія тутъ никакого смысла, и взятыми изъ нихъ различеніями прикрывающей рѣзкость положенія.
Мозговыя фибры и т. д., разсматриваемыя въ качествѣ бытія духа, являются уже мыслимой, только гипотетической дѣйствительностью, а не наличной, не осязаемой, не видимой, т.-е. не истинной; если же онѣ видимы и надичны, то онѣ являются мертвыми предметами и тогда уже больше не означаютъ бытія духа. Но предметность въ собственномъ смыслѣ должна быть непосредственной, чувственной, такъ что духъ устанавливается дѣйствительнымъ въ ней, какъ въ мертвой, потому что кость есть мертвое бытіе, поскольку мертвое существуетъ даже въ живомъ. Понятіе этого представленія состоитъ въ томъ, что разумъ самъ себѣ является всей вещественностью, даже и вполнѣ предметной. Но разумъ таковъ въ понятіи, т.-е. только понятіе является истиной этого представленія, и чѣмъ чище само понятіе, тѣмъ въ болѣе вздорное представленіе оно погружается, если его содержаніе существуетъ не какъ понятіе, а какъ представленіе. Оно вздорно, если снимающее себя сужденіе берется не съ сознаніемъ его безконечности, а въ видѣ пребывающаго положенія, и субъектъ и предикатъ котораго каждый значитъ нѣчто особое, самость фиксируется какъ самость, а вещь какъ вещь, при чемъ, тѣмъ не менѣе, одна должна быть другою. Разумъ, который по существу есть понятіе, непосредственно раздвоенъ на себя самого и на свою противоположность, — противоположеніе, которое этимъ самымъ непосредственно снимается. Но, устанавливая себя такимъ образомъ какъ себя и какъ свою противоположность и удерживаясь въ моментѣ совершенно единичномъ и отдѣленномъ отъ другого, онъ постигается неразумно; и чѣмъ чище моменты противоположности, тѣмъ ярче проявляется содержаніе, которое или существуетъ только для сознанія, или же имъ только простодушно высказывается. Глубина, которую духъ выноситъ изъ себя на поверхность, но не далѣе своего представляющаго сознанія, въ немъ ее и оставляя, и не вѣдѣ ніе этимъ сознаніемъ того, что имъ высказывается, есть такое же связываніе высокаго и низкаго, какое въ живущемъ природа наивно выражаетъ, связывая органъ своего высшаго завершенія, — органъ производительности, съ самыми низмен
блюдении форму бытия, теперь устанавливается в форме бытия для себя. Сознание не хочет более находить себя непосредственно, а хочет порождать себя в своей деятельности. Оно само теперь является себе целью своего делания, как прежде, наблюдая, оно занималось только вещью.
Другое значение результата есть значение уже рассмотренного наблюдения, проходящего не в понятии. Это наблюдение не умеет выразить еебя иначе, как простодушно объявляя действительностью самосознания кость, какой оно ее находит в качестве чувственной вещи, не теряющей для сознания своей предметности. Но, не имея вовсе ясного сознания о том, что оно говорит, оно понимает свое положение не в смысле определенности его субъекта и предиката и их отношения, а еще менее в смысле бесконечного, себя разлагающего суждения и понятия. От естественной честности глубже лежащего самосознания духа ускользает скудость бессмысленной в обнаженном виде идеи, считающей кость действительностью самосознания. Она маскируется при помощи самой бессмыслицы, смешивающей различные отношения причины и действия, признака, органа и т. д., не имеющие тут никакого смысла, и взятыми из них различениями прикрывающей резкость положения.
Мозговые фибры и т. д., рассматриваемые в качестве бытия духа, являются уже мыслимой, только гипотетической действительностью, а не наличной, не осязаемой, не видимой, т. е. не истинной; если же они видимы и надичны, то они являются мертвыми предметами и тогда уже больше не означают бытия духа. Но предметность в собственном смысле должна быть непосредственной, чувственной, так что дух устанавливается действительным в ней, как в мертвой, потому что кость есть мертвое бытие, поскольку мертвое существует даже в живом. Понятие этого представления состоит в том, что разум сам себе является всей вещественностью, даже и вполне предметной. Но разум таков в понятии, т. е. только понятие является истиной этого представления, и чем чище само понятие, тем в более вздорное представление оно погружается, если его содержание существует не как понятие, а как представление. Оно вздорно, если снимающее себя суждение берется не с сознанием его бесконечности, а в виде пребывающего положения, и субъект и предикат которого каждый значит нечто особое, самость фиксируется как самость, а вещь как вещь, при чём, тем не менее, одна должна быть другою. Разум, который по существу есть понятие, непосредственно раздвоен на себя самого и на свою противоположность, — противоположение, которое этим самым непосредственно снимается. Но, устанавливая себя таким образом как себя и как свою противоположность и удерживаясь в моменте совершенно единичном и отделенном от другого, он постигается неразумно; и чем чище моменты противоположности, тем ярче проявляется содержание, которое или существует только для сознания, или же им только простодушно высказывается. Глубина, которую дух выносит из себя на поверхность, но не далее своего представляющего сознания, в нём ее и оставляя, и не веде ние этим сознанием того, что им высказывается, есть такое же связывание высокого и низкого, какое в живущем природа наивно выражает, связывая орган своего высшего завершения, — орган производительности, с самыми низмен
