каждый долженъ былъ взять соотвѣтствующую ему песчинку, то безразличіе и произволъ, назначившіе каждому свою, были бы не больше тѣхъ, которые каждой душевной способности, страсти, и — что здѣсь тоже слѣдуетъ разсмотрѣть — каждому оттѣнку характера, о которыхъ имѣютъ обыкновеніе говорить тонкая психологія и человѣкопознаніе, указали бы свое мѣсто черепа и форму его кости. Черепъ убійцы обладаетъ такимъ-то — не органомъ, и не признакомъ, а такимъ-то бугромъ; но этотъ убійца имѣетъ еще множество другихъ свойствъ, а также и другихъ бугровъ, а вмѣстѣ съ буграми и углубленій, а потому между буграми и углубленіями возможенъ выборъ. И, съ другой стороны, его способность къ убійству можно связать съ любымъ бугромъ, или любымъ углубленіемъ, а бугоръ и углубленіе опять-таки съ любымъ свойствомъ, потому что убійца не является ни простою абстракціей убійства, ни обладателемъ одной только выпуклости и одного углубленія1). Поэтому наблюденія такого рода звучатъ не иначе, чѣмъ наблюденія лавочника и хозяйки о дождѣ, идущемъ всякій разъ на ярмаркѣ и во время сушки бѣлья. Лавочникъ и хозяйка могли бы съ такимъ же успѣхомъ сдѣлать наблюденіе, что дождь идетъ всякій разъ, когда мимо проходитъ такой-то сосѣдъ, или когда на столъ подается свинина. Бакъ дождь безразличенъ къ этимъ обстоятельствамъ, такъ для наблюденія данная опредѣленность духа 'безразлична къ данному опредѣленному бытію черепа. Одинъ изъ двухъ предметовъ этого наблюденія есть застывшее бытіе для себя, окостенѣлое свойство духа, а другой — застывшее бытіе въ се бѣ, такая же окостенѣлая вещь, каковы они оба, совершенно безразлична ко всякой другой; высокому бугру такъ же безразлично сосѣдство убійцы, какъ безразлична убійцѣ плоскость въ его черепѣ.
Остается, во всякомъ случаѣ, возможность, что съ какимъ-нибудь свойствомъ, страстью и т. д. связанъ бугоръ, находящійся въ какомъ-нибудь мѣстѣ черепа. Можно представить себѣ убійцу съ высокимъ бугромъ въ такомъ-то мѣстѣ черепа, а вора — въ другомъ. Съ этой стороны наука о черепѣ способна еще къ бо́льшему расширенію, потому что пока она, повидимому, ограничивалась связываніемъ даннаго бугра съ даннымъ свойствомъ въ одномъ и томъ же индивидѣ, такъ что послѣдній обладалъ обоими. Но уже естественная френологія, которая должна же существовать, какъ и естественная физіономика, выходитъ изъ этихъ границъ. Опа не только учитъ, что у хитраго человѣка должна сидѣть за ушами шишка съ кулакъ, а даже представляетъ, что супругъ невѣрной жены обладаетъ шишками на лбу. Съ такимъ же правомъ можно представить себѣ и того, кто живетъ подъ однимъ кровомъ съ убійцей, или его сосѣда, или, еще далѣе, его согражданъ и т. д., снабженными высокими шишками въ любомъ мѣстѣ черепа, не хуже, чѣмъ летающую корову, рака верхомъ па ослѣ и т. д. Если же возможность понимать не въ смыслѣ возможности представленія, а въ смыслѣ внутренней возможности, т.-е. понятія, то предметомъ ея является дѣйствительность, которая есть и должна быть чистой вещью и, слѣдовательно,
і) Эти разсужденія пріобрѣли опять дѣйствительное значеніе по отношенію къ теоріямъ Ломброзо и его школы о "преступномъ типѣ".
каждый должен был взять соответствующую ему песчинку, то безразличие и произвол, назначившие каждому свою, были бы не больше тех, которые каждой душевной способности, страсти, и — что здесь тоже следует рассмотреть — каждому оттенку характера, о которых имеют обыкновение говорить тонкая психология и человекопознание, указали бы свое место черепа и форму его кости. Череп убийцы обладает таким-то — не органом, и не признаком, а таким-то бугром; но этот убийца имеет еще множество других свойств, а также и других бугров, а вместе с буграми и углублений, а потому между буграми и углублениями возможен выбор. И, с другой стороны, его способность к убийству можно связать с любым бугром, или любым углублением, а бугор и углубление опять-таки с любым свойством, потому что убийца не является ни простою абстракцией убийства, ни обладателем одной только выпуклости и одного углубления1). Поэтому наблюдения такого рода звучат не иначе, чем наблюдения лавочника и хозяйки о дожде, идущем всякий раз на ярмарке и во время сушки белья. Лавочник и хозяйка могли бы с таким же успехом сделать наблюдение, что дождь идет всякий раз, когда мимо проходит такой-то сосед, или когда на стол подается свинина. Бак дождь безразличен к этим обстоятельствам, так для наблюдения данная определенность духа 'безразлична к данному определенному бытию черепа. Один из двух предметов этого наблюдения есть застывшее бытие для себя, окостенелое свойство духа, а другой — застывшее бытие в се бе, такая же окостенелая вещь, каковы они оба, совершенно безразлична ко всякой другой; высокому бугру так же безразлично соседство убийцы, как безразлична убийце плоскость в его черепе.
Остается, во всяком случае, возможность, что с каким-нибудь свойством, страстью и т. д. связан бугор, находящийся в каком-нибудь месте черепа. Можно представить себе убийцу с высоким бугром в таком-то месте черепа, а вора — в другом. С этой стороны наука о черепе способна еще к бо́льшему расширению, потому что пока она, по-видимому, ограничивалась связыванием данного бугра с данным свойством в одном и том же индивиде, так что последний обладал обоими. Но уже естественная френология, которая должна же существовать, как и естественная физиономика, выходит из этих границ. Опа не только учит, что у хитрого человека должна сидеть за ушами шишка с кулак, а даже представляет, что супруг неверной жены обладает шишками на лбу. С таким же правом можно представить себе и того, кто живет под одним кровом с убийцей, или его соседа, или, еще далее, его сограждан и т. д., снабженными высокими шишками в любом месте черепа, не хуже, чем летающую корову, рака верхом па осле и т. д. Если же возможность понимать не в смысле возможности представления, а в смысле внутренней возможности, т. е. понятия, то предметом её является действительность, которая есть и должна быть чистой вещью и, следовательно,
і) Эти рассуждения приобрели опять действительное значение по отношению к теориям Ломброзо и его школы о "преступном типе".
