различная и простодушная, что непосредственно въ ией самой нельзя усмотрѣть и предиоложить чего-нибудь другого, кромѣ нея самой. Правда, она напоминаетъ о мозгѣ и его опредѣленностяхъ, о черепахъ другой формаціи, но не о сознательномъ движеніи, потому что она не обладаетъ ни выраженіемъ, ни жестомъ, ни чѣмъ-нибудь, что заявляло бы свое происхожденіе отъ сознательнаго дѣланія. Она есть дѣйствительность, которая должна была изображать въ индивидуальности только сторону ея непосредственнаго бытія, а не бытія, рефлектирующа г о с я в ъ с е б я.
Далѣе, такъ какъ она не имѣетъ и собственныхъ ощущеній, то, повидимому, болѣе опредѣленное значеніе ей можетъ придать сосѣдство опредѣленныхъ ощущеній, указывающихъ на то, что ею подразумѣвается. Такъ, если сознательный образъ духа ощущается въ опредѣленномъ мѣстѣ черепа, то это мѣсто своею формой и будетъ указывать на этотъ образъ и его особенность. Нѣкоторые, напримѣръ, утверждаютъ, что при напряженномъ мышленіи, или даже при мышленіи вообще, они чувствуютъ болѣзненный зудъ гдѣ-нибудь въ головѣ; въ такомъ случаѣ воровство, убійство, стихотворство и т. д. могли бы тоже сопровождаться каждое особымъ ощущеніемъ, которое притомъ имѣло бы свое особое мѣсто. Вѣроятно, мѣсто въ мозгу, которое, такимъ образомъ, оказалось бы болѣе подвижнымъ и дѣятельнымъ, развивало бы и сосѣднее мѣсто кости, или же послѣднее изъ симпатіи и согласованія тоже не оставалось бы бездѣятельнымъ, а увеличивалось бы или уменьшалось, вообще формировалось бы такъ или иначе. Тѣмъ не менѣе, эту гипотезу дѣлаетъ невѣроятнымъ то, что чувство вообще есть нѣчто неопредѣленное, а чувство въ головѣ, какъ въ центрѣ, могло бы быть только общимъ сочувствіемъ всѣмъ страданіямъ. Съ головнымъ зудомъ или болью, а также съ зудомъ воровства, убійства, стихотворства, смѣшивались бы другія ощущенія и отличались бы такъ же мало одно отъ другого и отъ тѣхъ, которыя можно назвать просто тѣлесными, какъ мало симптомъ головной боли, если ограничить его значеніе только тѣлесными явленіями, даетъ возможиость опредѣлить болѣзнь.
Такимъ образомъ, съ какой бы стороны ни разсматривать дѣло, изъ него выпадаетъ всякая необходимость взаимной связи, и всякое указаніе. Если связь, тѣмъ не менѣе, должна быть найдена, то необходимо предположить развѣ только неразумную свободную предустановленную гармонію между соотвѣтствующими опредѣленіями обѣихъ сторонъ, потому что одна изъ сторонъ должна быть неодухотворенной дѣйствительностью, простою вещью. Итакъ, рядомъ находятся на одной сторонѣ множество покоящихся мѣстъ черепа, на другой — множество духовныхъ свойствъ, многочисленность и опредѣленія которыхъ будутъ зависѣть отъ состоянія психологіи. Чѣмъ бѣднѣе представленіе о духѣ, тѣмъ болѣе облегчается дѣло съ этой стороны; отчасти потому, что тѣмъ меньше будетъ свойствъ, отчасти же потому, что тѣмъ онѣ будутъ раздѣльнѣе, тверже и болѣе окостенѣлыми, а слѣдовательно, тѣмъ болѣе подобными опредѣленіямъ кости и болѣе поддающимися сравненію съ ними. Однако, хотя бѣдность представленія о духѣ многое облегчаетъ, но все же съ обѣихъ стороиъ еще остается громадное множество опредѣленій, а для наблюденія остается полная случайность ихъ отношеній. Если бы изъ песка морского, которому уподобляются сыны Израилевы,
различная и простодушная, что непосредственно в ией самой нельзя усмотреть и предиоложить чего-нибудь другого, кроме неё самой. Правда, она напоминает о мозге и его определенностях, о черепах другой формации, но не о сознательном движении, потому что она не обладает ни выражением, ни жестом, ни чем-нибудь, что заявляло бы свое происхождение от сознательного делания. Она есть действительность, которая должна была изображать в индивидуальности только сторону её непосредственного бытия, а не бытия, рефлектирующа г о с я в ъ с е б я.
Далее, так как она не имеет и собственных ощущений, то, по-видимому, более определенное значение ей может придать соседство определенных ощущений, указывающих на то, что ею подразумевается. Так, если сознательный образ духа ощущается в определенном месте черепа, то это место своею формой и будет указывать на этот образ и его особенность. Некоторые, например, утверждают, что при напряженном мышлении, или даже при мышлении вообще, они чувствуют болезненный зуд где-нибудь в голове; в таком случае воровство, убийство, стихотворство и т. д. могли бы тоже сопровождаться каждое особым ощущением, которое притом имело бы свое особое место. Вероятно, место в мозгу, которое, таким образом, оказалось бы более подвижным и деятельным, развивало бы и соседнее место кости, или же последнее из симпатии и согласования тоже не оставалось бы бездеятельным, а увеличивалось бы или уменьшалось, вообще формировалось бы так или иначе. Тем не менее, эту гипотезу делает невероятным то, что чувство вообще есть нечто неопределенное, а чувство в голове, как в центре, могло бы быть только общим сочувствием всем страданиям. С головным зудом или болью, а также с зудом воровства, убийства, стихотворства, смешивались бы другие ощущения и отличались бы так же мало одно от другого и от тех, которые можно назвать просто телесными, как мало симптом головной боли, если ограничить его значение только телесными явлениями, дает возможиость определить болезнь.
Таким образом, с какой бы стороны ни рассматривать дело, из него выпадает всякая необходимость взаимной связи, и всякое указание. Если связь, тем не менее, должна быть найдена, то необходимо предположить разве только неразумную свободную предустановленную гармонию между соответствующими определениями обеих сторон, потому что одна из сторон должна быть неодухотворенной действительностью, простою вещью. Итак, рядом находятся на одной стороне множество покоящихся мест черепа, на другой — множество духовных свойств, многочисленность и определения которых будут зависеть от состояния психологии. Чем беднее представление о духе, тем более облегчается дело с этой стороны; отчасти потому, что тем меньше будет свойств, отчасти же потому, что тем они будут раздельнее, тверже и более окостенелыми, а следовательно, тем более подобными определениям кости и более поддающимися сравнению с ними. Однако, хотя бедность представления о духе многое облегчает, но всё же с обеих стороиъ еще остается громадное множество определений, а для наблюдения остается полная случайность их отношений. Если бы из песка морского, которому уподобляются сыны Израилевы,
