судкомъ. Она должна прорвать эту искусственную сѣть, окутавшую внутреннее зрѣніе, и заглявуть въ единую основу всего живого.
Исходя изъ картезіанства, философская мысль не могла остановиться на его принципѣ и такихъ слѣдствіяхъ, какъ, напримѣръ, на необходимости отрицать одушевленность животныхъ, такъ какъ ихъ психическая жизнь не можетъ быть приписана ни мыслящей, ни протяженной субстанціямъ. Мысль должна была двинуться впередъ, при чемъ передъ нею открывались два пути. Можно было усомниться въ существованіи двухъ самостоятельныхъ міровъ и тѣмъ самымъ допустить, что одинъ изъ нихъ есть лишь явленіе другого. При блестящихъ успѣхахъ естествознанія въ то время не могло быть сомнѣнія въ вопросѣ о томъ, которому изъ міровъ отдать предпочтеніе, который изъ нихъ считать основнымъ и который — только его явленіемъ, простымъ Schein этой основы. Естествознаніе въ это время уже прекрасно оріентировалось въ конечныхъ вещахъ и научилось постигать ихъ въ ихъ закономѣрныхъ связяхъ, т.-е. въ причинной зависимости. Опираясь на послѣднюю, естественныя науки создали цѣлую картину міра, находящагося подъ закономъ строгой необходимости, который не допускаетъ никакого исключенія, который рѣшительно отвергаетъ возможность "эпизодовъ въ связной драмѣ міра". Единству этой картины мѣшаетъ духовная жизнь человѣка. <И вотъ, — пишетъ Вл. Соловьевъ въ своей статьѣ о Гегелѣ і): — не прошло и ста лѣтъ послѣ того, когда Декартъ объявилъ животныхъ автоматами, какъ Ламеттри въ своей книгѣ "L’homme machine" объявляетъ человѣка, мыслящую субстанцію, механическимъ продуктомъ матеріальной природы". Конечно, такимъ путемъ дуализмъ устраняется, но вмѣстѣ съ водой изъ ванны выбрасывается и ребенокъ. Однимъ взмахомъ вычеркивается все богатство духовной жизни, полнота и своеобразіе индивидуальности, а философія, какъ ея твореніе, становится продуктомъ человѣка-машины. На этотъ путь самоубійства истинная философія не могла встать и не встала, имъ лишь могъ удовлетвориться здоровый человѣческій разсудокъ, гордящійся стройностью механическаго міросозерцанія, которое свело все разнообразіе и качественную полноту жизни къ мертвымъ, поддающимся учету, количественнымъ отношеніямъ.
Истинная философская мысль избрала другой путь и стала искать родства между двумя разрозненными сторонами бытія. Въ лицѣ Спинозы она открыла, что въ природѣ вещей господствуетъ сплошная связь, соединяющая всѣ вещи другъ съ другомъ, а въ лицѣ Лейбница, что въ природѣ господствуетъ и противоположность, и связь, такъ какъ міровой порядокъ образуетъ послѣдовательный рядъ ступеней, восходящій и непрерывно развивающійся отъ низшихъ формъ къ высшимъ, т.-е. въ мірѣ господствуетъ эволюція. Лейбницъ называетъ эволюцію міровой гармоніей и понимаетъ ее еще такъ, что изъ нея исключается моментъ возникновенія, т.-е. рожденія. Эта мысль Лейбница является вторымъ крупнымъ философскимъ открытіемъ новаго времени, положившимъ начало новой эпохѣ какъ въ области положительнаго знанія, такъ и въ области философіи.
Идею эволюціонизма въ области философіи подхватилъ Кантъ, укрѣпилъ ее и
!) Приложеніе къ упомянутому произведенію Э. Кэрда въ русскомъ переводѣ, стр. 274.
судком. Она должна прорвать эту искусственную сеть, окутавшую внутреннее зрение, и заглявуть в единую основу всего живого.
Исходя из картезианства, философская мысль не могла остановиться на его принципе и таких следствиях, как, например, на необходимости отрицать одушевленность животных, так как их психическая жизнь не может быть приписана ни мыслящей, ни протяженной субстанциям. Мысль должна была двинуться вперед, при чём перед нею открывались два пути. Можно было усомниться в существовании двух самостоятельных миров и тем самым допустить, что один из них есть лишь явление другого. При блестящих успехах естествознания в то время не могло быть сомнения в вопросе о том, которому из миров отдать предпочтение, который из них считать основным и который — только его явлением, простым Schein этой основы. Естествознание в это время уже прекрасно ориентировалось в конечных вещах и научилось постигать их в их закономерных связях, т. е. в причинной зависимости. Опираясь на последнюю, естественные науки создали целую картину мира, находящегося под законом строгой необходимости, который не допускает никакого исключения, который решительно отвергает возможность "эпизодов в связной драме мира". Единству этой картины мешает духовная жизнь человека. <И вот, — пишет Вл. Соловьев в своей статье о Гегеле і): — не прошло и ста лет после того, когда Декарт объявил животных автоматами, как Ламеттри в своей книге "L’homme machine" объявляет человека, мыслящую субстанцию, механическим продуктом материальной природы". Конечно, таким путем дуализм устраняется, но вместе с водой из ванны выбрасывается и ребенок. Одним взмахом вычеркивается всё богатство духовной жизни, полнота и своеобразие индивидуальности, а философия, как её творение, становится продуктом человека-машины. На этот путь самоубийства истинная философия не могла встать и не встала, им лишь мог удовлетвориться здоровый человеческий рассудок, гордящийся стройностью механического миросозерцания, которое свело всё разнообразие и качественную полноту жизни к мертвым, поддающимся учету, количественным отношениям.
Истинная философская мысль избрала другой путь и стала искать родства между двумя разрозненными сторонами бытия. В лице Спинозы она открыла, что в природе вещей господствует сплошная связь, соединяющая все вещи друг с другом, а в лице Лейбница, что в природе господствует и противоположность, и связь, так как мировой порядок образует последовательный ряд ступеней, восходящий и непрерывно развивающийся от низших форм к высшим, т. е. в мире господствует эволюция. Лейбниц называет эволюцию мировой гармонией и понимает ее еще так, что из неё исключается момент возникновения, т. е. рождения. Эта мысль Лейбница является вторым крупным философским открытием нового времени, положившим начало новой эпохе как в области положительного знания, так и в области философии.
Идею эволюционизма в области философии подхватил Кант, укрепил ее и
!) Приложение к упомянутому произведению Э. Кэрда в русском переводе, стр. 274.
