ство признанныхъ утвержденій. Но такой результатъ можетъ имѣть двоякій смыслъ, — или объективный, согласно коему самый предметъ, который такимъ образомъ самъ себѣ противорѣчитъ, снимаетъ и уничтожаетъ себя; — таково напр, заключеніе элейцевъ, по которому отъ міра, движенія, точки отрицается истина; или субъективный, по коему недостаточность заключается въ познаніи. Послѣднее заключеніе понимается или такъ, что только эта діалектика производитъ фокусъ нѣкоторой ложной видимости. Таковъ обычный взглядъ такъ называемаго здороваго человѣческаго смысла, придерживающагося чувственной очевидности и привычныхъ представленій и выраженій; иногда онъ обнаруживается спокойно, какъ, напр., Діогеномъ — собакою, доказывавшаго ошибку діалектики движенія посредствомъ молчаливаго хожденія взадъ и впередъ, иногда же въ видѣ гнѣва, или только какъ на глупость, или какъ на преступленіе, пытающееся поколебать то, что но существу должно быть прочнымъ и служащее основаніемъ пороку; взглядъ, который встрѣчается въ сократовой діалектикѣ противъ софистической, и негодованіе, которое наоборотъ стоило жизни самому Сократу. То грубое опроверженіе, которое, какъ то сдѣлалъ Діогенъ, противоставляетъ мышленію чувственное сознаніе и полагаетъ найти истину въ послѣднемъ, можетъ быть предоставлено самому себѣ; поскольку же діалектика снимаетъ нравственныя опредѣленія, то надлежитъ питать довѣріе къ тому, что разумъ съумѣетъ возстановить ихъ въ ихъ истинѣ и въ сознаніи ихъ права, но также и ихъ границы. Или же заключеніе о субъективномъ ничтожествѣ діалектики касается не ея самой, а скорѣе того познанія, противъ котораго она направлена, именно въ духѣ скептицизма, равно какъ кантовой философіи, противъ познанія вообще.
Главный предразсудокъ состоитъ здѣсь въ томъ, будто діалектика имѣетъ лишь отрицательный результатъ, что сейчасъ будетъ опредѣлено ближе. Прежде всего слѣдуетъ замѣтить о вышеуказанной формѣ, въ которой обычно является діалектика, что согласно этой формѣ діалектика и ея результатъ касаются или испытуемаго предмета или также субъективнаго познанія и объявляютъ ничтожными или послѣднее или предметъ; напротивъ тѣ опредѣленія, которыя указываются въ предметѣ, какъ нѣкоторомъ третьемъ, оставляются безъ разсмотрѣнія и признаются законными для себя. Безконечная заслуга кантовой философіи состояла въ томъ, что она обратила вниманіе на этотъ некритическій образъ дѣйствія и тѣмъ самымъ дала толчокъ къ возстановленію логики и діалектики въ смыслѣ разсмотрѣнія мысленныхъ опредѣленій въ себѣ и для себя. Предметъ, каковъ онъ безъ мышленія и безъ понятія, есть нѣкоторое представленіе или также нѣкоторое названіе; опредѣленія мышленія и понятія суть то, въ чемъ онъ есть то, что онъ есть. Поэтому, въ дѣйствительности дѣло въ нихъ однихъ; они суть истинный предметъ и содержаніе разума, а нѣчто такое, что считается предметомъ и содержаніемъ въ отличеніе отъ нихъ, имѣетъ значеніе лишь чрезъ нихъ и въ нихъ. Поэтому нельзя признавать виною нѣкотораго предмета или познанія, если они по своему свойству или нѣкоторой внѣшней связи оказываются діалектическими. То и другое представляется этимъ путемъ, какъ нѣкоторый
ство признанных утверждений. Но такой результат может иметь двоякий смысл, — или объективный, согласно коему самый предмет, который таким образом сам себе противоречит, снимает и уничтожает себя; — таково напр, заключение элейцев, по которому от мира, движения, точки отрицается истина; или субъективный, по коему недостаточность заключается в познании. Последнее заключение понимается или так, что только эта диалектика производит фокус некоторой ложной видимости. Таков обычный взгляд так называемого здорового человеческого смысла, придерживающегося чувственной очевидности и привычных представлений и выражений; иногда он обнаруживается спокойно, как, напр., Диогеном — собакою, доказывавшего ошибку диалектики движения посредством молчаливого хождения взад и вперед, иногда же в виде гнева, или только как на глупость, или как на преступление, пытающееся поколебать то, что но существу должно быть прочным и служащее основанием пороку; взгляд, который встречается в сократовой диалектике против софистической, и негодование, которое наоборот стоило жизни самому Сократу. То грубое опровержение, которое, как то сделал Диоген, противоставляет мышлению чувственное сознание и полагает найти истину в последнем, может быть предоставлено самому себе; поскольку же диалектика снимает нравственные определения, то надлежит питать доверие к тому, что разум сумеет восстановить их в их истине и в сознании их права, но также и их границы. Или же заключение о субъективном ничтожестве диалектики касается не её самой, а скорее того познания, против которого она направлена, именно в духе скептицизма, равно как кантовой философии, против познания вообще.
Главный предрассудок состоит здесь в том, будто диалектика имеет лишь отрицательный результат, что сейчас будет определено ближе. Прежде всего следует заметить о вышеуказанной форме, в которой обычно является диалектика, что согласно этой форме диалектика и её результат касаются или испытуемого предмета или также субъективного познания и объявляют ничтожными или последнее или предмет; напротив те определения, которые указываются в предмете, как некотором третьем, оставляются без рассмотрения и признаются законными для себя. Бесконечная заслуга кантовой философии состояла в том, что она обратила внимание на этот некритический образ действия и тем самым дала толчок к восстановлению логики и диалектики в смысле рассмотрения мысленных определений в себе и для себя. Предмет, каков он без мышления и без понятия, есть некоторое представление или также некоторое название; определения мышления и понятия суть то, в чём он есть то, что он есть. Поэтому, в действительности дело в них одних; они суть истинный предмет и содержание разума, а нечто такое, что считается предметом и содержанием в отличение от них, имеет значение лишь чрез них и в них. Поэтому нельзя признавать виною некоторого предмета или познания, если они по своему свойству или некоторой внешней связи оказываются диалектическими. То и другое представляется этим путем, как некоторый
