Если общее (правило, принципъ, законъ) дано, то сила сужденія, подводящая подъ него частное, есть опредѣляющее. Если же дано лишь частное, къ коему нужно подыскать общее, то сила сужденія есть только рефлектирующая. Тѣмъ самымъ рефлексія есть здѣсь какъ бы восхожденіе надъ непосредственнымъ къ общему. Непосредственное опредѣляется, какъ частное, отчасти лишь черезъ это свое отношеніе къ своему общему; для себя же первое есть лишь единоличное или непосредственно сущее. Отчасти же то, что къ чему оно относится, есть его общее, ето правило, принципъ, законъ, вообще рефлектированное внутри себя, относящееся къ себѣ, сущность или существенное.
Но здѣсь идетъ рѣчь не о рефлексіи сознанія, ниже о болѣе опредѣленной рефлексіи разсудка, имѣющей своими опредѣленіями частное и общее, а о рефлексіи вообще. Та рефлексія, которой Кантъ приписываетъ подысканіе общаго къ данному частному, и есть, какъ выясняется, также лишь внѣшняя рефлексія, относящаяся къ непосредственному, какъ къ данному. Но въ ней заключается также и понятіе абсолютной рефлексіи; ибо то общее, принципъ, или правило, или законъ, къ которому она восходитъ въ своемъ опредѣленіи, признается за сущность того непосредственнаго, съ котораго начинаютъ, и тѣмъ самымъ послѣднее уничтожается, а возвратъ отъ него, опредѣленіе рефлексіи, оказывается лишь положеніемъ непосредственнаго по его истинному бытію; слѣдовательно, то, что сбвершаетъ въ немъ рефлексія, и опредѣленія, исходящія отъ нея, — не чѣмъ то внѣшнимъ для этого непосредственнаго, но его собственнымъ бытіемъ.
Внѣшняя же рефлексія имѣется въ виду тогда, когда рефлексіи вообще, какъ это нѣкоторое время было принято въ философіи, приписывается все дурное, и на нее съ ея опредѣленіемъ смотрятъ, какъ на антиподъ и наслѣдственнаго врага абсолютнаго способа изслѣдованія. Дѣйствительно и мыслящая рефлексія, поскольку она остается внѣшнею, исходитъ отъ нѣкотораго даннаго, чуждаго ея непосредственнаго и смотритъ на себя, какъ на чисто формальное дѣйствіе, получающее содержаніе и матерію извнѣ и имѣющее для себя лишь обусловленное имъ движеніе. Далѣе, какъ окажется сейчасъ, при ближайшемъ разсмотрѣніи опредѣляющей рефлексіи, рефлектирующія опредѣленія суть другого рода, чѣмъ просто непосредственныя опредѣленія бытія. Послѣднія допускаются болѣе, какъ преходящія, только относительныя, находящіяся въ отношеніи къ другому; рефлектированныя же опредѣленія имѣютъ форму бытія въ себѣ и для себя; они заявляютъ себя поэтому, какъ существенныя, и вмѣсто того, чтобы быть переходящими въ свою противоположность, они являются, напротивъ, абсолютными, свободными и безразличными одно къ другому. Поэтому они упорно противятся своему движенію, ихъ бытіе есть ихъ тожество съ собою въ ихъ опредѣленности, по которой они. хотя они предполагаются одно въ противоположность другому, сохраняются въ этомъ отношеніи просто, какъ раздѣльныя.
Если общее (правило, принцип, закон) дано, то сила суждения, подводящая под него частное, есть определяющее. Если же дано лишь частное, к коему нужно подыскать общее, то сила суждения есть только рефлектирующая. Тем самым рефлексия есть здесь как бы восхождение над непосредственным к общему. Непосредственное определяется, как частное, отчасти лишь через это свое отношение к своему общему; для себя же первое есть лишь единоличное или непосредственно сущее. Отчасти же то, что к чему оно относится, есть его общее, ето правило, принцип, закон, вообще рефлектированное внутри себя, относящееся к себе, сущность или существенное.
Но здесь идет речь не о рефлексии сознания, ниже о более определенной рефлексии рассудка, имеющей своими определениями частное и общее, а о рефлексии вообще. Та рефлексия, которой Кант приписывает подыскание общего к данному частному, и есть, как выясняется, также лишь внешняя рефлексия, относящаяся к непосредственному, как к данному. Но в ней заключается также и понятие абсолютной рефлексии; ибо то общее, принцип, или правило, или закон, к которому она восходит в своем определении, признается за сущность того непосредственного, с которого начинают, и тем самым последнее уничтожается, а возврат от него, определение рефлексии, оказывается лишь положением непосредственного по его истинному бытию; следовательно, то, что сбвершает в нём рефлексия, и определения, исходящие от неё, — не чем то внешним для этого непосредственного, но его собственным бытием.
Внешняя же рефлексия имеется в виду тогда, когда рефлексии вообще, как это некоторое время было принято в философии, приписывается всё дурное, и на нее с её определением смотрят, как на антипод и наследственного врага абсолютного способа исследования. Действительно и мыслящая рефлексия, поскольку она остается внешнею, исходит от некоторого данного, чуждого её непосредственного и смотрит на себя, как на чисто формальное действие, получающее содержание и материю извне и имеющее для себя лишь обусловленное им движение. Далее, как окажется сейчас, при ближайшем рассмотрении определяющей рефлексии, рефлектирующие определения суть другого рода, чем просто непосредственные определения бытия. Последние допускаются более, как преходящие, только относительные, находящиеся в отношении к другому; рефлектированные же определения имеют форму бытия в себе и для себя; они заявляют себя поэтому, как существенные, и вместо того, чтобы быть переходящими в свою противоположность, они являются, напротив, абсолютными, свободными и безразличными одно к другому. Поэтому они упорно противятся своему движению, их бытие есть их тожество с собою в их определенности, по которой они. хотя они предполагаются одно в противоположность другому, сохраняются в этом отношении просто, как раздельные.
