оно въ себѣ не находитъ. При этомъ скорѣе возникаетъ даже невыгода того заблужденія, будто говорится о чемъ-то извѣстномъ, о "я“ опытнаго самосознанія, между тѣмъ какъ въ дѣйствительности рѣчь идетъ о чемъ-то далекомъ этому сознанію. Опредѣленіе чистаго знанія, какъ я, приводитъ къ постоянному припоминанію о субъективномъ я, между тѣмъ какъ его ограниченія должны быть забыты, и къ постоянному сохраненію представленія, будто тѣ положенія и отношенія, которыя оказываются въ дальнѣйшемъ развитіи я, присущи обычному сознанію и могутъ быть въ немъ найдены, ибо это сознаніе есть то, чему они приписываются. Это смѣшеніе, вмѣсто непосредственной ясности, приводитъ, напротивъ, къ самой рѣзкой запутанности и совершенной де'зорьеитировкѣ; внѣшнимъ его результатомъ являются напослѣдокъ грубѣйшія недоразумѣнія.
Что касается, далѣе, вообще субъективной опредѣленности я, то чистое знаніе беретъ отъ я его ограниченіе — находить въ объектѣ свою непреодолимую противоположность. Но по этой причинѣ по меньшей мѣрѣ излишне сохранять такое субъективное положеніе и опредѣленіе чистаго знанія, какъ я. Но это опредѣленіе приводитъ за собою не только такую мѣшающую двусмысленность, а остается также при ближайшемъ разсмотрѣніи субъективнымъ я. Дѣйствительное развитіе науки, которая исходитъ отъ я, показываетъ, что объектъ при этомъ имѣетъ и сохраняетъ постоянное опредѣленіе чего-то другого въ отношеніи къ я, что, стало быть, я, отъ котораго исходятъ, не есть чистое знаніе, поистинѣ преодолѣвшее противоположность сознанія, но находится еще въ области явленій.
Къ сказанному должно присоединить еще то существенное замѣчаніе, что если бы даже само въ себѣ я и могло бытъ опредѣлено, какъ чистое знаніе или какъ умственное воззрѣніе, и принято за начало, то наука имѣетъ дѣло не съ тѣмъ, что существуетъ само въ себѣ или внутренно, но съ существованіемъ этого внутренняго въ мышленіи и съ опредѣленностью этого внутренняго въ своемъ существованіи. Но то, что изъ умственнаго воззрѣнія — или если дать его предмету наименованіе вѣчнаго, божественнаго, абсолютнаго — то, что изъ вѣчнаго или абсолютнаго дано въ началѣ науки, можетъ быть не чѣмъ инымъ, какъ первымъ, непосредственнымъ, простымъ опредѣленіемъ. Какое бы болѣе богатое содержаніемъ названіе сравнительно съ названіемъ простого бытія мы ни давали ему, во всякомъ случаѣ дѣло идетъ лишь о томъ, какимъ образомъ такое абсолютное можетъ войти въ составъ и въ словесное выраженіе мыслящаго знанія. Умственное воззрѣніе есть, конечно, мощное отстраненіе опосредованія и доказующей, внѣшней рефлексіи. Но то, что этимъ словомъ высказывается большаго противъ простой непосредственности, есть конкретное, содержащее въ себѣ различныя опредѣленія. А высказываніе и изложеніе такового есть, какъ уже было замѣчено, опосредывающее движепіе, начинающееся отъ одного изъ опредѣленій и переходящее къ другому, которое въ свою очередь возвращается къ первому; это есть движеніе, которое при томъ не должно быть произвольнымъ или ассерторическимъ. Началомъ такого изложенія служитъ, поэтому, не само конкретное, но лишь то простое непо
оно в себе не находит. При этом скорее возникает даже невыгода того заблуждения, будто говорится о чём-то известном, о "я“ опытного самосознания, между тем как в действительности речь идет о чём-то далеком этому сознанию. Определение чистого знания, как я, приводит к постоянному припоминанию о субъективном я, между тем как его ограничения должны быть забыты, и к постоянному сохранению представления, будто те положения и отношения, которые оказываются в дальнейшем развитии я, присущи обычному сознанию и могут быть в нём найдены, ибо это сознание есть то, чему они приписываются. Это смешение, вместо непосредственной ясности, приводит, напротив, к самой резкой запутанности и совершенной де'зорьеитировке; внешним его результатом являются напоследок грубейшие недоразумения.
Что касается, далее, вообще субъективной определенности я, то чистое знание берет от я его ограничение — находить в объекте свою непреодолимую противоположность. Но по этой причине по меньшей мере излишне сохранять такое субъективное положение и определение чистого знания, как я. Но это определение приводит за собою не только такую мешающую двусмысленность, а остается также при ближайшем рассмотрении субъективным я. Действительное развитие науки, которая исходит от я, показывает, что объект при этом имеет и сохраняет постоянное определение чего-то другого в отношении к я, что, стало быть, я, от которого исходят, не есть чистое знание, поистине преодолевшее противоположность сознания, но находится еще в области явлений.
К сказанному должно присоединить еще то существенное замечание, что если бы даже само в себе я и могло быт определено, как чистое знание или как умственное воззрение, и принято за начало, то наука имеет дело не с тем, что существует само в себе или внутренне, но с существованием этого внутреннего в мышлении и с определенностью этого внутреннего в своем существовании. Но то, что из умственного воззрения — или если дать его предмету наименование вечного, божественного, абсолютного — то, что из вечного или абсолютного дано в начале науки, может быть не чем иным, как первым, непосредственным, простым определением. Какое бы более богатое содержанием название сравнительно с названием простого бытия мы ни давали ему, во всяком случае дело идет лишь о том, каким образом такое абсолютное может войти в состав и в словесное выражение мыслящего знания. Умственное воззрение есть, конечно, мощное отстранение опосредования и доказующей, внешней рефлексии. Но то, что этим словом высказывается большего против простой непосредственности, есть конкретное, содержащее в себе различные определения. А высказывание и изложение такового есть, как уже было замечено, опосредывающее движепие, начинающееся от одного из определений и переходящее к другому, которое в свою очередь возвращается к первому; это есть движение, которое при том не должно быть произвольным или ассерторическим. Началом такого изложения служит, поэтому, не само конкретное, но лишь то простое непо
