обходимыя формы и собственныя опредѣленія мышленія суть сами ея содержаніе и высшая истина.
Для того, чтобы имѣть объ этомъ по меньшей мѣрѣ представленіе, слѣдуетъ отрицать мнѣніе, будто истина есть нѣчто ощутительное. Такая ощутительность переносится, напримѣръ, даже на платоновскія идеи, которыя суть вымышленія Бога, какъ бы онѣ были существующими вещами, но въ другомъ мірѣ или другой области, внѣ которой находится міръ дѣйствительности, имѣющій различную отъ этихъ идей, обусловленную лишь такимъ различіемъ субстанціальную реальность. Платоновская идея есть не что иное, какъ общее или — опредѣленнѣе — понятіе предмета; лишь въ своемъ понятіи нѣчто имѣетъ дѣйствительность; отрѣшенное отъ своего понятія оно перестаетъ быть дѣйствительнымъ и уничтожается; — этой сторонѣ уничтоженія и принадлежитъ ощутимость и чувственное инобытіе. Но, съ другой стороны, можно сослаться на представленія, свойственныя обычной логикѣ; а именно признать, что, напр., опредѣленія содержатъ не признаки, находящіеся лишь въ познающемъ субъектѣ, а признаки предмета, составляющіе его существеннѣйшую собственную природу. Или если заключаютъ отъ данныхъ опредѣленій къ другимъ, то принимаютъ, что заключеніе не есть нѣчто внѣшнее и чуждое предмету, но что, напротивъ, въ самомъ заключеніи подразумѣвается соотвѣтствіе бытія мышленію. Вообще употребленіе формъ понятія, сужденія, умозаключенія, опредѣленія, раздѣленія и т. д. основано на томъ, что онѣ суть формы не только самосознательнаго мышленія, но также и предметнаго разсудка. Мышленіе есть выраженіе, которое въ принадлежащемъ ему опредѣленіи приписывается преимущественно сознанію. Но поскольку говорится, что разсудокъ присущъ предметному міру, что духъ и природа имѣютъ общіе законы, по коимъ совершаются ихъ жизнь и измѣненія, то тѣмъ самымъ признается, что мысленныя опредѣленія также имѣютъ объективныя цѣнность и существованіе.
Критическая философія правда уже превратила метафизику въ логику, но подобно послѣдующему идеализму она, какъ было упомянуто выше, изъ-за боязни передъ объектомъ придала логическимъ опредѣленіямъ существенно субъективное значеніе; поэтому имъ остался присущъ тотъ объектъ, отъ котораго они убѣгали, и при нихъ сохранилась, какъ потусторонность, вещь въ себѣ и безконечное преткновеніе (Фихте).
Кантъ считаетъ вообще счастіемъ для логики, т.-е. для того аггре-гата опредѣленій и положеній, который обычно именуется логикою, что она сравнительно съ другими науками достигла столь ранняго совершенства; со времени Аристотеля она де не сдѣлала шагу назадъ, но не сдѣлала и шагу впередъ, послѣднее потому, что она по всей видимости оказалась заключенною и законченною. Но если логика со времени Аристотеля не испытала никакого измѣненія, — такъ какъ дѣйствительно измѣненія, если просмотрѣть новые учебники логики, сводятся болѣе къ сокращеніямъ — то отсюда скорѣе можно заключить, что она тѣмъ болѣе нуждается въ полной переработкѣ; ибо двухтысяче-лѣтняя прогрессивнан работа духа должна была вызвать въ немъ болѣе вы
обходимые формы и собственные определения мышления суть сами её содержание и высшая истина.
Для того, чтобы иметь об этом по меньшей мере представление, следует отрицать мнение, будто истина есть нечто ощутительное. Такая ощутительность переносится, например, даже на платоновские идеи, которые суть вымышления Бога, как бы они были существующими вещами, но в другом мире или другой области, вне которой находится мир действительности, имеющий различную от этих идей, обусловленную лишь таким различием субстанциальную реальность. Платоновская идея есть не что иное, как общее или — определеннее — понятие предмета; лишь в своем понятии нечто имеет действительность; отрешенное от своего понятия оно перестает быть действительным и уничтожается; — этой стороне уничтожения и принадлежит ощутимость и чувственное инобытие. Но, с другой стороны, можно сослаться на представления, свойственные обычной логике; а именно признать, что, напр., определения содержат не признаки, находящиеся лишь в познающем субъекте, а признаки предмета, составляющие его существеннейшую собственную природу. Или если заключают от данных определений к другим, то принимают, что заключение не есть нечто внешнее и чуждое предмету, но что, напротив, в самом заключении подразумевается соответствие бытия мышлению. Вообще употребление форм понятия, суждения, умозаключения, определения, разделения и т. д. основано на том, что они суть формы не только самосознательного мышления, но также и предметного рассудка. Мышление есть выражение, которое в принадлежащем ему определении приписывается преимущественно сознанию. Но поскольку говорится, что рассудок присущ предметному миру, что дух и природа имеют общие законы, по коим совершаются их жизнь и изменения, то тем самым признается, что мысленные определения также имеют объективные ценность и существование.
Критическая философия правда уже превратила метафизику в логику, но подобно последующему идеализму она, как было упомянуто выше, из-за боязни перед объектом придала логическим определениям существенно субъективное значение; поэтому им остался присущ тот объект, от которого они убегали, и при них сохранилась, как потусторонность, вещь в себе и бесконечное преткновение (Фихте).
Кант считает вообще счастьем для логики, т. е. для того аггре-гата определений и положений, который обычно именуется логикою, что она сравнительно с другими науками достигла столь раннего совершенства; со времени Аристотеля она де не сделала шагу назад, но не сделала и шагу вперед, последнее потому, что она по всей видимости оказалась заключенною и законченною. Но если логика со времени Аристотеля не испытала никакого изменения, — так как действительно изменения, если просмотреть новые учебники логики, сводятся более к сокращениям — то отсюда скорее можно заключить, что она тем более нуждается в полной переработке; ибо двухтысяче-летняя прогрессивнан работа духа должна была вызвать в нём более вы
