щало бы ея, какъ своего отрицанія и не испытывало бы боли. Между тѣмъ разуму, мышленію, воспрещается переходъ за его предѣлъ — ему, который есть всеобщее, для себя восходящее надъ этимъ предѣломъ, т.-е. надъ всякою частностью, который, какъ такой, и есть лишь восхожденіе надъ предѣломъ. Конечно, не всякій переходъ за предѣлъ и не всякое бытіе за предѣломъ есть истинное освобожденіе отъ него, истинное утвержденіе; самое долженствованіе есть такой несовершенный выходъ за предѣлъ и такое же отвлеченіе вообще. Но указаніе на вполнѣ отвлеченное общее имѣетъ достаточную силу противъ столь же отвлеченнаго утвержденія, что нельзя превзойти предѣла, или указаніе на безконечное — противъ утвержденія, что нельзя выйти за предѣлы конечнаго.
Можно при этомъ упомянуть о повидимому полномъ значенія взглядѣ Лейбница, — именно, что если бы магнитъ обладалъ сознаніемъ, то онъ считалъ бы свое направленіе къ сѣверу за опредѣленіе своей воли, за законъ своей свободы. Но, напротивъ, если бы онъ обладалъ сознаніемъ, и при этомъ волею и свободою, если бы онъ былъ мыслящимъ, то пространство было бы для него, какъ общее, объемлющимъ всѣ направленія, и потому одно направленіе къ сѣверу было бы скорѣе предѣломъ его свободы, подобно тому какъ для человѣка быть удержаннымъ на одномъ мѣстѣ есть предѣлъ, а для растенія — нѣтъ.
Съ другой стороны, долженствованіе есть выходъ за ограниченіе, но только выходъ односторонній. Поэтому онъ имѣетъ мѣсто и значеніе въ области конечнаго, гдѣ онъ сохраняетъ бытіе въ себѣ противъ ограниченнаго и утверждаетъ его, какъ правило и существенное, противъ несущественнаго. Долгъ есть нѣкоторое долженствованіе противъ частной воли, противъ своекорыстной похоти и произвольнаго интереса; поскольку воля въ своей подвижности можетъ отдѣлиться отъ истиннаго, послѣднее предстоитъ ей, какъ долженствованіе. Тѣ, которые ставятъ моральное долженствованіе такъ высоко и полагаютъ, что непризнаніе долженствованія за послѣднее и истинное приводитъ къ разрушенію моральности, а также резонеры, разсудокъ которыхъ доставляетъ себѣ постоянное удовлетвореніе въ томъ, чтобы имѣть возможность противъ всего существующаго выставлять какое-либо долженствованіе и тѣмъ самымъ производить познаніе лучшаго, и которые поэтому также не желаютъ, чтобы ихъ лишили долженствованія, не замѣчаютъ того, что лишь для конечности ихъ кругозора долженствованіе признается вполнѣ имѣющимъ силу. Но въ дѣйствительности разумность и законъ вовсе не - въ такомъ печальномъ положеніи, чтобы они были только должны быть, при чемъ остается лишь отвлеченность бытія въ себѣ, — равно какъ чтобы долженствованіе было въ немъ самомъ вѣчнымъ, что было бы то же самое, какъ если бы конечность была абсолютною. Философія Канта и Фихте признаетъ долженствованіе за высшій пунктъ разрѣшенія противорѣчій разума, между тѣмъ какъ оно есть скорѣе остановка на конечности и потому на противорѣчіи.
щало бы её, как своего отрицания и не испытывало бы боли. Между тем разуму, мышлению, воспрещается переход за его предел — ему, который есть всеобщее, для себя восходящее над этим пределом, т. е. над всякою частностью, который, как такой, и есть лишь восхождение над пределом. Конечно, не всякий переход за предел и не всякое бытие за пределом есть истинное освобождение от него, истинное утверждение; самое долженствование есть такой несовершенный выход за предел и такое же отвлечение вообще. Но указание на вполне отвлеченное общее имеет достаточную силу против столь же отвлеченного утверждения, что нельзя превзойти предела, или указание на бесконечное — против утверждения, что нельзя выйти за пределы конечного.
Можно при этом упомянуть о по-видимому полном значения взгляде Лейбница, — именно, что если бы магнит обладал сознанием, то он считал бы свое направление к северу за определение своей воли, за закон своей свободы. Но, напротив, если бы он обладал сознанием, и при этом волею и свободою, если бы он был мыслящим, то пространство было бы для него, как общее, объемлющим все направления, и потому одно направление к северу было бы скорее пределом его свободы, подобно тому как для человека быть удержанным на одном месте есть предел, а для растения — нет.
С другой стороны, долженствование есть выход за ограничение, но только выход односторонний. Поэтому он имеет место и значение в области конечного, где он сохраняет бытие в себе против ограниченного и утверждает его, как правило и существенное, против несущественного. Долг есть некоторое долженствование против частной воли, против своекорыстной похоти и произвольного интереса; поскольку воля в своей подвижности может отделиться от истинного, последнее предстоит ей, как долженствование. Те, которые ставят моральное долженствование так высоко и полагают, что непризнание долженствования за последнее и истинное приводит к разрушению моральности, а также резонеры, рассудок которых доставляет себе постоянное удовлетворение в том, чтобы иметь возможность против всего существующего выставлять какое-либо долженствование и тем самым производить познание лучшего, и которые поэтому также не желают, чтобы их лишили долженствования, не замечают того, что лишь для конечности их кругозора долженствование признается вполне имеющим силу. Но в действительности разумность и закон вовсе не - в таком печальном положении, чтобы они были только должны быть, при чём остается лишь отвлеченность бытия в себе, — равно как чтобы долженствование было в нём самом вечным, что было бы то же самое, как если бы конечность была абсолютною. Философия Канта и Фихте признает долженствование за высший пункт разрешения противоречий разума, между тем как оно есть скорее остановка на конечности и потому на противоречии.
