щему классу. «Важный вопрос о том, как бороться с бедностью, — говорит он, — волнует и мучит преимущественно современное общество». Но тем не менее он должен был расписаться в своем бессилии указать выход из положения.
«Опыт там (в Англии), в особенности в Шотландии, показал, — пишет Гегель, — что наиболее прямым средством как против бедности, так и, в особенности, против лени, расточительности и т. д., благодаря чему возникает чернь — что наиболее прямым средством против всех этих зол является предоставление бедных их судьбе и предоставление им возможности добывать средства к существованию открытым нищенством» (стр. 255).
Таким образом, хотя Гегель и защищал тот принцип, что если бы существование нуждающихся «было бы обеспечено, не будучи опосредствовано трудом, то это было бы противно принципу гражданского общества, равно как и чувству независимости и чести входящих в него индивидуумов», тем не менее должен был тут же отказаться от «действительности и разумности» этого принципа и признать необходимость и следовательно — разумность нищенства. Совершенно очевидно, что идеолог буржуазии, для которого вполне ясна была необходимость резервной армии труда для капиталистической системы, к другому выводу и не мог прийти.
Из всего вышеизложенного вытекает, что изучение «Философии права» не только очень важно для лучшего понимания сильных и слабых сторон гегелевской философии, но оно имеет также громаднейшее значение для более углубленного изучения Маркса и Энгельса и для понимания их материалистической переработки гегелевской диалектики.
Наконец имеется еще одно важное обстоятельство, придающее «Философии права» большое актуальное значение. Мы имеем в виду усиление интереса к этому сочинению со стороны идеологов фашизирующейся буржуазии.
Для всех этих фашистских идеологов прежде всего характерно то, что они стремятся взять из Гегеля все мертвое и реакционное и выдать это за основную суть гегелевской философии. В частности, в «Философии права» вызывает особое восхищение фашистов обожествление Гегелем государства и частной собственности, апология войны и колониальной политики, защита бюрократических методов государственного управления и т. д. Всякого рода Биндеры, Геллеры, Циглеры, Шпенглеры, заимствуя у Гегеля его аргументацию, опошляя и принижая ее до уровня своей ограниченности, из кожи лезут вон, чтобы доказать, что фашистское государство — «это действительность нравственной идеи, причем оно не только средство, обеспечивающее нравственность своих граждан, но само по себе нравственная сущность»[1]. «Вполне логично, — заявил Ю. Биндер на Первом гегелевском конгрессе, — что у Гегеля социализм не играет никакой роли; это находит свое объяснение не в том, что он, как это часто в неодобрительном смысле утверждают, был философ сытой буржуазии, что не соответствует истине, а только в том, что он впервые нашел правильное понятие государства, в котором эгоизм как движущий принцип буржуазного общества снят»[2].
