решительную роль, чем у историков-юристов. В противоположность догматизму школы „свободной торговли“ историческая школа в политической экономии выдвигает в своих исследованиях на первый план изменчивость общественных состояний, верит в исторический прогресс и считает реформы средством избежания революций. То же делает в области биологии и дарвинизм, борясь с учением о неизменяемости видов, которое поддерживается библейским сказанием о создании мира и церковным представлением о положении человека в природе. Если бы историческая школа и в юриспруденции настаивала на моменте метаморфозы в процессе развития с такой же решительностью, с какой она настаивала на моменте континуитета, т. е. связи настоящего с прошлым, то ее политическая роль была бы, вероятно, совсем иная, и она вызвала бы не один конфликт. Но в том-то и дело, что, восставая против разрыва с прошлым, ведя борьбу с революцией, защищая „историческое право“ и условленность настоящего прошлым, историческая школа в юриспруденции всегда выдвигала на первое место только момент континуитета и, хотя ее программа указывала и на другой момент развития, изменчивость форм, этот момент не получал никогда практического осуществления. Вот что объясняет различие судеб одного и того же эволюционного направления в юриспруденции, с одной стороны, и в политической экономии и естественных науках, с другой, — и то отношение симпатии и общения идей, в какое школа Савиньи вступила с консервативными силами современного ей общества, сделавшись опорой так назыв. „стабилитета“ в политике.
Сказанным можно достаточно объяснить и главные особенности господствующей юридической доктрины, имеющей все права на наследство исторической школы Савиньи. Если один из основных пунктов этой доктрины гласит, что юриспруденции нет дела до содержания толкуемого ей права, что ей должно быть все равно, разумно или бессмысленно, благодетельно или мучительно это право, то, помимо разобранного выше корня этого антисоциального учения, можно еще указать, в качестве поддерживающих его оснований, с одной стороны, на недоверие к суду и началу свободного исследования, желание подчинить то и другое абсолютизму формы государственного закона, и с другой — на допущенное исторической школой и принятое господствующим учением смешение истории права с юриспруденцией. Что касается недоверия к суду, то, не входя пока в его юридическую оценку, — которая может быть только отрицательная для тех случаев, когда судье предписывают не выходить ни на шаг за пределы действующего закона, — мы ограничимся замечанием, что и фактически подобное предписание не имело бы под собой почвы, ввиду того, что оно постоянно опровергалось бы как свидетельством истории, так и опытом современной судебной практики. Действительность запрета выходить за пределы закона вообще сомни-
