флективным действием того повиновения, которым он связан в отношении к государству. Это последнее, напротив, обладает всеми правами и не несет никаких обязанностей, так как приказывать в юридическом смысле можно только другим, а не себе. Отсюда — невозможность поставить государство в какие бы то ни было юридические границы, и упразднение целых областей права, как, напр., международного, конституционного и даже государственного права. Во всех этих случаях пришлось бы говорить о неосуществимых приказах по адресу других государств или по собственному адресу. Невозможными оказались бы и обычное право, и все другие юридические нормы, основанные не на государственном волеизъявлении[1]. Теория, ведущая к таким последствиям, сама осуждает себя, но она, вместе с бюрократическим строем современных государств, вполне объясняет как доминирующую роль закона в новых учениях о праве, так и столь характерное для этих же учений отрицание оценки закона.
Позволительно, однако, спросить, почему государственный абсолютизм вызвал учение о всесилии, т. е. об единоличном господстве в праве закона, именно в XIX-м веке, когда этот абсолютизм вступил уже в период упадка, а не гораздо ранее, когда он был еще в поре своего расцвета? Отвечая на этот вопрос, надо прежде всего вспомнить, что абсолютистические теории, послужившие образцом для современного учения об основании обязательного действия закона, выставлялись и в средние века, и в новое время, и под влиянием как римских традиций, так и других, особенно благоприятствовавших развитию абсолютизма, исторических условий. Свое классическое выражение эти теории нашли, как известно, в лице Гоббса. Но когда абсолютизм торжествовал по всей линии победу, он не нуждался в формальном подчинении себе юриспруденции, которая и без такого подчинения состояла на его службе. Тот же абсолютизм, лишенный старых устоев, и идя после взрыва 1789 г. на прямой ущерб, не пренебрегает уже ни одной силой, способной реагировать против этого взрыва и помочь ему в стремлении вернуть себе прежнее господство. Поэтому, может быть, новые этатические теории и копируют Гобсса, не находя, однако, в современных им условиях применения на практике. Если тем не менее представление о законе, как об единственной или, по крайней мере, преобладающей форме права, удерживается и после крупных изменений в политическом строе европейских государств, происходящих в конце XVIII-го и в средине XIX-го века, то объяснить это можно переживанием старого „полицейского“ или бюрократического государства, с точки зрения которого всякий закон есть только приказ государственной власти, обращенный к бюрократии для
- ↑ См. мою книгу: Свобода и ее гарантии, 1910.
