новлении нового шаблона, т. е. опять известной грани возраста, требуемой и для этого предваренного совершеннолетия.
Правда, что новый формализм есть продукт неизвестной древнему праву юридической техники, рассчитанной исключительно на интересы гражданского оборота и остающейся без применения вне соображений об этих интересах. Поэтому он и не отвлекается, как древний формализм, от всех внутренних моментов права, и поэтому же Иеринг называет его справедливо „злейшим врагом произвола и вернейшим союзником свободы“. В этом отношении шаблоны нового права резко отличаются, как мы увидим это ниже, от древнего формализма, основанного не столько на соображениях о гражданском обороте, сколько на особенностях древнего мышления[1]. Но что и этому формализму не чужды соображения об обеспеченности права и защиты от произвола, это можно видеть, сверх сделанного уже указания на формальную теорию доказательств, еще на следующих явлениях.
Одним из главных последствий древнего формализма было вытеснение из права всего индивидуального и укладка его в своего рода Прокрустово ложе, вне которого не признавалось никакого права. Это мешало, конечно, свободному развитию права, но приносило легко контролируемый каждым критерий, которым измерялось каждое право, в его силе и степени, и исключалось, вместе с тем, его нарушение — по крайней мере, со стороны суда. Той же цели служило и чрезвычайно подробное, переходившее в мелочи, перечисление в древних народных „правдах“ всевозможных преступлений, проступков и налагаемых за них пеней. Новые кодексы довольствуются тут несколькими штрихами и небольшим числом параграфов, предоставляя суду применять к одним и тем же преступлениям целую лестницу наказаний, идущую от одного дня до многих лет тюремного заключения.
То же самое можно сказать о строгом формализме процессуальных действий и предоставлении их инициативе заинтересованных сторон. Каждый судебный процесс как в древнеримском, так и в средневековом праве представлялся борьбой сторон перед лицом суда, и его формализм лежал, прежде всего, в действиях сторон, облекавшихся в строго обязательные формы. Малейшее отступление от этих форм, ошибка в одном слове и даже в одной букве какого-нибудь слова, требование более должного (plus petitio) даже при признании должником самого должного, — все это влекло за собой целостное поражение в процессе[2]. Но преобладающая роль, отведенная в этом процессе деятельности сторон, и противодействие, оказанное
