В светлыя летнія ночи призрачной красотой обвѣяны острова Двинской дельты. Въ лѣтнія ночи гладь Двинскихъ протоковъ тиха и блѣдна. Темные силуэты деревень встали на высокихъ угорахъ. Старыя деревянныя церкви, такія тихія и простыя возносятъ въ бледное небо свои шатры и чешуйчатыя главы… Иногда жилье сползло внизъ и тяжелые срубы, грузно навалясь на сваи, смотрятся въ воду.
Сѣверъ, обѣтованная земля художниковъ. Сѣверъ, сокровищница стариннаго словеснаго жемчуга.
Здѣсь живъ до сихъ поръ классическій эпосъ. Здѣсь велика любовь къ пѣснѣ, къ обряду, к слову.
„Слово на Сѣверѣ любятъ и хранятъ и украшаютъ имъ свою жизнь как скатнымъ жемчугомъ“[1].
Въ Двинскомъ краѣ старинную поэзію хранятъ обыкновенно женщины. Особенно яркимъ это свойство души бываетъ во время обрядовыхъ плачей на свадьбахъ, на похоронахъ. Слушая „плачный причетъ“, размѣренныя пѣвучія строфы, разделяемые воплемъ, выкрикомъ, вылившимся тоже в опредѣленно-мелодическую форму, не знаешь чему дивиться, художественности содержанія или совершенству внѣшней формы „плача“.
Особый отпечатокъ на архангельскую поэзію наложилъ духъ старовѣрія.
Этотъ духъ вѣетъ на Сѣверѣ повсюду. Сама природа съ великимъ морскимъ просторомъ, съ широкими рѣками, темными безконечными лѣсами, настраиваетъ на особый ладъ душу сѣверянина и влечетъ его къ мистицизму старой вѣры.
Наонный, безконечный напѣвъ, темные величавые сарафаны, бѣлые узкие рукава, струи кадильнаго дыма изъ старой кадильницы, таинственные скиты, кладбища со сказачно красивыми рѣзными столбами и крестами неотдѣлимы отъ пустынныхъ рѣкъ и озеръ, отъ дремучихъ елей и сосенъ, молитвенно воздѣвающихъ хвойныя паникадила.
Молитвенно растворяется въ этой атмосферѣ душа человѣка и уходъ въ старую вѣру на Сѣверѣ не рѣдокъ.
Въ архангельскомъ краѣ, въ домахъ старинныя изображенія райскихъ птицъ Сирина и Алконоста. Въ книгѣ „Гранографъ“ повѣствуется про каждую.
Слушая пѣніе райской птицы:
Кто по близости ея будетъ,
Тотъ век в мірѣ семъ позабудетъ;
Тогда умъ отъ него отходитъ
И душа его изъ тѣла исходитъ.
Про пѣніе Сирина:
...............
А кому услышати случится,
Таковый отъ житія сего отлучится.
Но не яко тамъ онъ упадаетъ,
Но во следъ ея теча, умираетъ.
...............
Бывают натуры, словно онѣ слышали когда то пѣніе птицъ блаженного рая. И ужъ ихъ „въ мірѣ семъ“ ничто не привлекаетъ. Встрѣчаются такіе люди въ какой угодно средѣ и поступаютъ съ собою различно.
На Сѣверѣ они шли въ пустыни, въ лѣса, въ скиты. Безразлично — по старой, или по новой вѣрѣ жили раньше. А если оставались въ міру, до смерти томились и мечтали о „прекрасной матери пустынѣ“. Въ картинахъ Нестерова и Плотникова лирически нѣжно выражена эта мечта.
Въ Заостровьи на кладбищѣ, надъ зелеными могилами, растутъ стройныя сосенки и стоятъ расписные кресты.
Изукрашены кресты титлами, чертами и рѣзами. На крышечкѣ у креста коникъ.
Подъ такимъ крестомъ спитъ Наталья Петровна.
Заостровская крестьянка, она часто пріѣзжала въ городъ и подолгу жила, гостила у насъ въ домѣ. Считалась какъ-бы членомъ семьи.
Мечтательница, пѣсенница она умела заронить въ душу любовь къ прошлому.
Плоть отъ плоти кровь отъ крови сѣверянка, Наталья Петровна „держала“ въ году 12 пятницъ,[2] учила молиться грозному Ильѣ Громовнику. Свято вѣрила въ домовыхъ хозяина и хозяюшку, въ банного, воденого хозяина. Разсказывала таинственные были о древнихъ людяхъ. Пѣла стихи, пѣла пѣсни.
Въ долгомъ темномъ сарафанѣ. Она сидитъ, сложивъ кисти рукъ на колѣняхъ. Высокій станъ, медленныя рѣчи. Спокойное старое лицо и дѣвичья коса изъ под платочка трогательно гармонируютъ.
Смотритъ мечтательно и говоритъ.
Разсказываетъ про моленную своего племянника въ Заостровьѣ:
.......„Образа-ти хороши, прежны, правильны. На середнемъ тяблѣ Деисусно моленье постановлено, а на сторонахъ порядовно праздники, лики разны.... Чины къ чину, рядъ къ ряду, лико къ лику. А вси въ вѣнцы, въ басмы, въ цаты изодѣны, пеленами изувѣшаны.... Ужъ столь красиво, дакъ.... Передъ каждымъ образомъ свѣшша. Мущины въ долгихъ кафтанахъ, женщины въ сарафанахъ, хазы золоты. Платки шолковы, на кромку надѣты.... Пѣньё — старинно, долго проголосно. Водятъ голосами то. Какъ запоютъ, дакъ не знать гдѣ и стоишь. Ладономъ иша накадятъ. Буди въ раю........
Лѣтом ѣздимъ гулять за рѣку.
Ходим по обрывистому угору.
Подъ высокимъ солнцемъ лѣниво плывѣтъ рѣка. Когда съ воды тянетъ вѣтерокъ, пожня шелковисто волнуется травами въ цвѣту. Наталья Петровна идетъ и, ровно наклоняясь, рветъ цвѣты. Ужъ цѣлый букетъ у нея. Красивый. Маслице похоже на солнышко съ бѣлыми лучами. Розовая и бѣлая „кашка“ и пушистыя метелки „чая“.
— Наталья Петровна, курочка или петушокъ?
Улыбаясь смотритъ на кисточку метляка и говоритъ:
— Хорошо здѣсь. Тишина. Недаромъ праведны-то столь пустыню возлюбили. На вѣкъ бы тутъ остаться. Чтобы глаза не видѣли да уши не слышали. — Тяжело вздохнетъ. Радостей на вѣку мало было.
— Утти бы въ пустыню.... Прекрасная мати пустыня!...
Станетъ говорить стихъ:
— Отцы по пустыни скитались,
И сам Господь пустыню похваляетъ.
И ужъ поетъ:
Прекрасная мати пустыня,
Любезна моя другиня,
И самъ Господь пустыню похваляетъ:
— Прекрасная мати пустыня.
Цвѣты разцвѣтаютъ;
Въ пустыни птицы воспѣваютъ
Архангельскима гласы…
Наклоняется, рветъ цвѣты и говоритъ:
— „Іосифъ-царевичъ бѣлокаменны полаты, сады-винограды, все оставилъ. Былъ красавецъ куда взглянетъ — цвѣты разцвѣтаютъ. Пошолъ въ пустыню. По темнымъ лѣсамъ идетъ, звѣря не боится. Дудочку вырѣзалъ, игратъ на дудочкѣ. Звѣрье за Іосифомъ идетъ, его не трогаютъ.
Пришелъ во пустыню, сталъ и говоритъ:
Прекрасная мати пустыня,
Любовна моя кнегина!
Прими мя пустыня
Со многима грѣхами.
Пустыня ему отвѣчаетъ, она во тысячу гласовъ:
У меня по пустыни
Постомъ попоститься,
У меня во пустыни
Богу помолиться.
У меня во пустыни
Не съ кѣмъ погуляти,
У меня по пустыни
Не съ кѣмъ говорити.
Хорошо на лугу. Подуетъ с Двины вѣтерокъ, тихонько зашумятъ и заволнуются травы и цвѣты. Полетятъ мотыльки. И опять все стихнетъ подъ солнышкомъ. Въ чашечкѣ шиповника возится и басовито гудитъ бучень. Поетъ Наталья Петровна:
Придетъ мать весна красна,
Я пойду во темны лѣса,
Во зелены луга.
Станутъ листвіе шумѣти
Да вси со мною говорити
И я буду цвѣты собирати
Про пустыню буду пѣти.
(Окончаніе слѣдуетъ)
- ↑ О. Озаровская. Бабушкины старины. П.Т.Г. К-во „Огни“ 1916.
- ↑ Обычай почитать въ году 12 „избранныхъ“ пятницъ, очень древній. Въ стихахъ и въ сказаніяхъ пятница выводится какъ живое божественное существо.
В светлые летние ночи призрачной красотой обвеяны острова Двинской дельты. В летние ночи гладь Двинских протоков тиха и бледна. Тёмные силуэты деревень встали на высоких угорах. Старые деревянные церкви, такие тихие и простые возносят в бледное небо свои шатры и чешуйчатые главы… Иногда жильё сползло вниз и тяжёлые срубы, грузно навалясь на сваи, смотрятся в воду.
Север, обетованная земля художников. Север, сокровищница старинного словесного жемчуга.
Здесь жив до сих пор классический эпос. Здесь велика любовь к песне, к обряду, к слову.
„Слово на Севере любят и хранят и украшают им свою жизнь, как скатным жемчугом“[1].
В Двинском крае старинную поэзию хранят обыкновенно женщины. Особенно ярким это свойство души бывает во время обрядовых плачей на свадьбах, на похоронах. Слушая „плачный причет“, размеренные певучие строфы, разделяемые воплем, выкриком, вылившимся тоже в определенно-мелодическую форму, не знаешь чему дивиться, художественности содержания или совершенству внешней формы „плача“.
Особый отпечаток на архангельскую поэзию наложил дух староверия.
Этот дух веет на Севере повсюду. Сама природа с великим морским простором, с широкими реками, тёмными бесконечными лесами, настраивает на особый лад душу северянина и влечёт его к мистицизму старой веры.
Наонный, бесконечный напев, тёмные величавые сарафаны, белые узкие рукава, струи кадильного дыма из старой кадильницы, таинственные скиты, кладбища со сказочно красивыми резными столбами и крестами неотделимы от пустынных рек и озёр, от дремучих елей и сосен, молитвенно воздевающих хвойные паникадила.
Молитвенно растворяется в этой атмосфере душа человека и уход в старую веру на Севере не редок.
В архангельском крае, в домах старинные изображения райских птиц Сирина и Алконоста. В книге „Гранограф“ повествуется про каждую.
Слушая пение райской птицы:
Кто поблизости её будет,
Тот век в мире сём позабудет;
Тогда ум от него отходит
И душа его из тела исходит.
Про пение Сирина:
...............
А кому услышати случится,
Таковый от жития сего отлучится.
Но не яко там он упадает,
Но во след её теча, умирает.
...............
Бывают натуры словно они слышали когда-то пение птиц блаженного рая. И уж их „в мире сём“ ничто не привлекает. Встречаются такие люди в какой угодно среде и поступают с собою различно.
На Севере они шли в пустыни, в леса, в скиты. Безразлично — по старой, или по новой вере жили раньше. А если оставались в миру, до смерти томились и мечтали о „прекрасной матери пустыне“. В картинах Нестерова и Плотникова лирически нежно выражена эта мечта.
В Заостровье на кладбище над зелёными могилами растут стройные сосенки и стоят расписные кресты.
Изукрашены кресты титлами, чертами и резами. На крышечке у креста коник.
Под таким крестом спит Наталья Петровна.
Заостровская крестьянка, она часто приезжала в город и подолгу жила, гостила у нас в доме. Считалась как бы членом семьи.
Мечтательница, песенница, она умела заронить в душу любовь к прошлому.
Плоть от плоти, кровь от крови северянка, Наталья Петровна „держала“ в году 12 пятниц[2], учила молиться грозному Илье Громовнику. Свято верила в домовых хозяина и хозяюшку, в банного, водяного хозяина. Рассказывала таинственные были о древних людях. Пела стихи, пела песни.
В долгом тёмном сарафане. Она сидит, сложив кисти рук на коленях. Высокий стан, медленные речи. Спокойное старое лицо и девичья коса из под платочка трогательно гармонируют.
Смотрит мечтательно и говорит.
Рассказывает про моленную своего племянника в Заостровье:
„.......Образа-ти хороши, прежны, правильны. На середнем тябле Деисусно моленье постановлено, а на сторонах порядовно праздники, лики разны.... Чины к чину, ряд к ряду, лико к лику. А вси в венцы, в басмы, в цаты изодены, пеленами изувешаны.... Уж столь красиво, дак.... Перед каждым образом свешша. Мужчины в долгих кафтанах, женщины в сарафанах, хазы золоты. Платки шёлковы, на кромку надеты.... Пеньё — старинно, долго проголосно. Водят голосами то. Как запоют, дак не знать где и стоишь. Ладоном иша накадят. Буди в раю........“
Летом ездим гулять за реку.
Ходим по обрывистому угору.
Под высоким солнцем лениво плывёт река. Когда с воды тянет ветерок, пожня шелковисто волнуется травами в цвету. Наталья Петровна идёт и, ровно наклоняясь, рвёт цветы. Уж целый букет у неё. Красивый. Маслице похоже на солнышко с белыми лучами. Розовая и белая „кашка“ и пушистые метёлки „чая“.
— Наталья Петровна, курочка или петушок?
Улыбаясь смотрит на кисточку метляка и говорит:
— Хорошо здесь. Тишина. Недаром праведны-то столь пустыню возлюбили. На век бы тут остаться. Чтобы глаза не видели да уши не слышали. — Тяжело вздохнёт. Радостей на веку мало было.
— Утти бы в пустыню.... Прекрасная мати пустыня!...
Станет говорить стих:
— Отцы по пустыни скитались,
И сам Господь пустыню похваляет.
И уж поёт:
Прекрасная мати пустыня,
Любезна моя другиня,
И сам Господь пустыню похваляет:
— Прекрасная мати пустыня.
Цветы расцветают;
В пустыни птицы воспевают
Архангельскима гласы…
Наклоняется, рвёт цветы и говорит:
— „Иосиф-царевич белокаменны палаты, сады-винограды, всё оставил. Был красавец куда взглянет — цветы расцветают. Пошёл в пустыню. По тёмным лесам идёт, зверя не боится. Дудочку вырезал, играт на дудочке. Зверьё за Иосифом идёт, его не трогают.
Пришёл во пустыню, стал и говорит:
Прекрасная мати пустыня,
Любовна моя кнегина!
Прими мя пустыня
Со многима грехами.
Пустыня ему отвечает, она во тысячу гласов:
У меня по пустыни
Постом попоститься,
У меня во пустыни
Богу помолиться.
У меня во пустыни
Не с кем погуляти,
У меня по пустыни
Не с кем говорити.
Хорошо на лугу. Подует с Двины ветерок, тихонько зашумят и заволнуются травы и цветы. Полетят мотыльки. И опять всё стихнет под солнышком. В чашечке шиповника возится и басовито гудит бучень. Поёт Наталья Петровна:
Придёт мать весна красна,
Я пойду во темны леса,
Во зелёны луга.
Станут листвие шумети
Да вси со мною говорити
И я буду цветы собирати
Про пустыню буду пети.
(Окончание следует)
