затрагиваютъ наши чувства; тысячи мелкихъ разнообразныхъ фактовъ запечатлѣваются въ нашемъ сознаніи и возбуждаютъ дѣятельность мозга. Но жизнь арестанта въ этомъ отношеніи совершенно ненормальна: его впечатлѣнія чрезвычайно скудны и всегда одни и тѣ же. Отсюда — пристрастіе арестантовъ ко всякаго рода новинкѣ, погоня за всякимъ новымъ впечатлѣніемъ. Я никогда не забуду, съ какимъ жаднымъ вниманіемъ я подмѣчалъ въ крѣпости, во время прогулки по дворику Трубецкого бастіона, переливы свѣта на золоченомъ шпицѣ собора, — розоватомъ при закатѣ солнца и полномъ голубоватыхъ оттѣнковъ по утрамъ; я замѣчалъ всѣ оттѣнки красокъ, мѣняющихся въ облачные и въ ясные дни, утромъ и вечеромъ, зимою и лѣтомъ. Только цвѣта красокъ шпица и подвергались измѣненію; остальное оставалось все въ той же угрюмой неизмѣнности. Появленіе воробья въ тюремномъ дворѣ было крупнымъ событіемъ: оно вносило новое впечатлѣніе. Вѣроятно, этимъ объясняется и то, что арестанты такъ любятъ рисунки и иллюстраціи: они даютъ имъ новыя впечатлѣнія необычнымъ путемъ. Всѣ впечатлѣнія, получаемыя въ тюрьмѣ, путемъ чтенія, или же изъ собственныхъ размышленій, дѣйствуютъ не непосредственно, а путемъ воображенія; вслѣдствіе чего мозгъ, плохо питаемый ослабѣвшимъ сердцемъ и обѣднѣвшей кровью, быстро утомляется, теряетъ энергію. Оттого и чувствуется въ тюрьмѣ такая потребность во внѣшнихъ, непосредственныхъ впечатлѣніяхъ.
Этимъ обстоятельствомъ, вѣроятно, объясняется также удивительное отсутствіе энергіи, увлеченія въ работѣ заключенныхъ. Всякій разъ, когда я видѣлъ въ Клэрво арестанта, лѣниво передвигавшагося по двору, въ сопровожденіи также лѣниво шагавшаго за нимъ надзирателя, я мысленно возвращался къ днямъ моей юности, въ домъ отца, въ среду крѣпостныхъ. Арестантская работа — работа рабовъ, а такого рода трудъ не можетъ вдохновить человѣка, не можетъ дать ему сознаніе необходимости труда и созиданія. Арестанта можно научить ремеслу, но любви къ этому ремеслу ему нельзя привить; напротивъ того, въ большинствѣ случаевъ онъ
затрагивают наши чувства; тысячи мелких разнообразных фактов запечатлеваются в нашем сознании и возбуждают деятельность мозга. Но жизнь арестанта в этом отношении совершенно ненормальна: его впечатления чрезвычайно скудны и всегда одни и те же. Отсюда — пристрастие арестантов ко всякого рода новинке, погоня за всяким новым впечатлением. Я никогда не забуду, с каким жадным вниманием я подмечал в крепости, во время прогулки по дворику Трубецкого бастиона, переливы света на золоченом шпице собора, — розоватом при закате солнца и полном голубоватых оттенков по утрам; я замечал все оттенки красок, меняющихся в облачные и в ясные дни, утром и вечером, зимою и летом. Только цвета красок шпица и подвергались изменению; остальное оставалось всё в той же угрюмой неизменности. Появление воробья в тюремном дворе было крупным событием: оно вносило новое впечатление. Вероятно, этим объясняется и то, что арестанты так любят рисунки и иллюстрации: они дают им новые впечатления необычным путем. Все впечатления, получаемые в тюрьме, путем чтения, или же из собственных размышлений, действуют не непосредственно, а путем воображения; вследствие чего мозг, плохо питаемый ослабевшим сердцем и обедневшей кровью, быстро утомляется, теряет энергию. Оттого и чувствуется в тюрьме такая потребность во внешних, непосредственных впечатлениях.
Этим обстоятельством, вероятно, объясняется также удивительное отсутствие энергии, увлечения в работе заключенных. Всякий раз, когда я видел в Клэрво арестанта, лениво передвигавшегося по двору, в сопровождении также лениво шагавшего за ним надзирателя, я мысленно возвращался к дням моей юности, в дом отца, в среду крепостных. Арестантская работа — работа рабов, а такого рода труд не может вдохновить человека, не может дать ему сознание необходимости труда и созидания. Арестанта можно научить ремеслу, но любви к этому ремеслу ему нельзя привить; напротив того, в большинстве случаев он
