Часовъ около восьми вечера надзиратель внесъ въ камеру два деревянныхъ „козла“, деревянный щитъ и соломенный матрацъ. Это должно было служить постелью для Максутова. Все это приспособленіе помѣстилось какъ разъ вдоль свободной части стѣны позади моей койки. Благодаря своему гигантскому росту, ноги Максутова упирались въ наружную стѣну камеры, а его голова выступала далеко за предѣлы изголовья. Видя, что онъ лежитъ согнувшись, я попросилъ его не стѣсняться и положить голову на мою подушку, что вызвало ироническое замѣчаніе надзирателя:
„На манеръ двуглаваго орла устраиваетесь, буржуазный элементъ“.
Максутовъ былъ боленъ тяжелой формой неврастеніи и всю ночь то ходилъ по камерѣ, то плакалъ, то самъ съ собой разговаривалъ.
У меня было по горло своихъ собственныхъ огорченій и мои нервы были напряжены, казалось, до послѣдняго предѣла. Истерическія всхлипыванія, вздохи и иногда довольно безсвязный разговоръ моего сожителя мѣшали мнѣ сосредоточиться. Быть можетъ, это было даже лучше для меня, такъ какъ все равно я не могъ найти никакого выхода изъ моихъ бѣдъ. По временамъ Максутовъ, какъ будто, успокаивался и тогда съ нимъ можно было разговаривать. Я его ни о чемъ не разспрашивалъ и мы больше всего говорили на „нейтральныя“ темы о прошломъ, о минувшей войнѣ и о матеріальныхъ невзгодахъ деклассированной русской буржуазіи и аристократіи. Максутовъ находился въ тюрьмѣ уже около двухъ мѣсяцевъ и его продержали въ секретномъ отдѣлѣ особаго яруса почти три недѣли. Въ концѣ концовъ онъ заболѣлъ нервнымъ разстройствомъ, началъ буянить и его взяли въ лазаретъ, гдѣ, по словамъ Максутова, было очень хорошо. Насколько я могъ понять по отдѣльнымъ отрывочнымъ фразамъ Максутова, его арестовали по подозрѣнію въ контръ-революціонности, такъ какъ одна дама, жена его бывшаго сослуживца переписывалась со своимъ мужемъ, эмигрировавшимъ въ Германію, прося исхлопотать для нея визу на право въѣзда въ это государ-
