сказалъ: „Простудились. Надо теплѣе одѣваться. Если дойдетъ до 40, то переведемъ васъ въ лазаретъ. Пока температура ниже 40, не имѣю права взять васъ изъ камеры. Это особый ярусъ“.
Температура не пожелала подняться выше 40 и я остался лежать въ камерѣ. Со счета дней я совершенно сбился и этотъ періодъ я помню лишь урывками. Я пролежалъ больнымъ около недѣли и мое выздоровленіе совпало съ полученіемъ новой передачи. Повидимому, на дворѣ значительно потеплѣло, такъ какъ больше не мерзли руки и уши, и по утрамъ уже не было ледяныхъ сосулекъ на моихъ отросшихъ усахъ. По доносившимся до меня звукамъ изъ корридора и по перестукиваніямъ я зналъ, что тюрьма интенсивно наполняется. Въ сосѣднихъ камерахъ и надо мной сидѣло по пять человѣкъ и это доказывало, что тюрьма переполнена свыше всякой мѣры. Въ особомъ ярусѣ полагалось содержать заключенныхъ въ полномъ одиночествѣ, и, если администрація тюрьмы держала въ камерахъ особаго яруса по нѣсколько человѣкъ, то значитъ даже особый ярусъ (240 камеръ) былъ набитъ биткомъ.
На слѣдующій день, послѣ полученія передачи, въ мою камеру вошелъ щеголевато одѣтый въ тюремную форму, худощавый блондинъ, и, присѣвъ къ столику, началъ просматривать какіе-то списки. Затѣмъ онъ меня спросилъ: „За какимъ слѣдователемъ вы числитесь и по какой статьѣ обвиняетесь?“ на что я отвѣтилъ: „Я числюсь за слѣдователемъ Фоминымъ, который мнѣ предъявилъ обвиненіе въ военной контрабандѣ. Съ кѣмъ я имѣю удовольствіе говорить?“ — Блондинъ улыбнулся, и, смѣривъ меня взглядомъ, отвѣтилъ: „Я помощникъ начальника тюрьмы — Поликарповъ. А вы недурно устроились“ и онъ показалъ на толстое одѣяло и мой провіантскій складъ въ амбрузурѣ окна.“ — Только вы мнѣ неправильно сказали фамилію слѣдователя, такъ какъ кромѣ Фомина, вы числитесь еще за отдѣломъ контръ-развѣдки. Вамъ развѣ не было предъявлено обвиненіе въ шпіонажѣ?“ Слова Поликарпова меня совершенно ошеломили, и я ничего ему даже не отвѣтилъ, а лишь удивленно переспросилъ его. Что-то отмѣтивъ въ своихъ спискахъ, Поликарповъ звякнулъ шпорами и удалился.
