Немного спустя открылась форточка и просунулась голова надзирателя.
„Вы что же, навѣрное не русскій? Изъ какихъ мѣстъ?“ Я удовлетворилъ любопытство надзирателя, и, предлагая ему папиросу, пожаловался на холодъ, на грязный матрацъ и на дырявую кружку.
„Ладно, ужъ какъ нибудь устроимъ.“ Съ этими словами, надзиратель открылъ дверь и забравъ грязный матрацъ и всю мою несложную сервировку ушелъ.
Часа черезъ полтора у меня было два соломенныхъ матраца, одинъ совсѣмъ свѣжій и толстый, а другой уже, видимо, старый, такъ какъ онъ былъ сильно спресованъ. По совѣту моего добраго генія я, прикрылъ новымъ старый матрацъ, во избѣжаніи недоразумѣній при обходѣ надзирателя.
Хорошій человѣкъ былъ этотъ надзиратель и если бы не онъ, Богъ вѣдаетъ, какъ могъ бы я выдержать долгое пребываніе въ этой камерѣ — рефрежираторѣ.
До самаго обѣда я лежалъ, накрывшись матрацомъ, завернувшись въ пальто и натянувъ на голову дождевикъ.
Обѣдъ былъ не лучше вчерашняго ужина, но на этотъ разъ вонючая треска была сварена не съ грязной крупой, а съ гнилой капустой и картофелемъ. Проглотивъ двѣ три ложки этой удивительной мерзости, я остальное опять вылилъ. Когда принесли кипятокъ, я съ наслажденіемъ выпилъ съ хлѣбомъ всю кружку, согрѣлся и накрывшись матрацемъ заснулъ.
Ужина я опять не ѣлъ, а выпилъ кипятку и съѣлъ хлѣбъ. Чувствовалъ я себя совершенно разбитымъ и морально, и физически.
Такъ прошло три дня. За это время я успѣлъ прочитать всѣ надписи на стѣнахъ, въ совершенствѣ изучилъ тюремную телеграфную азбуку и отчасти ознакомился съ тюремными порядками. Больше всего я страдалъ морально и отъ холода. Благодаря тому, что я не могъ пересилить отвращенія къ тюремной ѣдѣ, и принужденъ былъ довольствоваться хлѣбомъ и кипяткомъ, истощенный организмъ острѣе чувствовалъ холодъ и второй матрацъ мало согрѣвалъ.
Среди ночи въ исходѣ третьихъ сутокъ я былъ
