Сверхъ всякаго ожиданія, Фоминъ мнѣ отвѣтилъ съ подчеркнутой любезностью: „Когда ваше правительство насъ запроситъ о причинѣ вашего ареста, то мы его увѣдомимъ, что вы замѣшаны въ дѣло военной контрабанды, и я сомнѣваюсь, чтобы любое правительство на свѣтѣ, даже буржуазное, поощряло бы занятіе контрабандой. А вы какого мнѣнія объ этомъ?“ и Фоминъ взглянулъ на меня, лукаво прищурившись.
Тутъ я потерялъ всякое самообладаніе, и внѣ себя, стуча кулакомъ по столу, я началъ говорить, почти крича: „Какъ вы смѣете говорить мнѣ подобныя вещи? Сначала докажите мнѣ, что я имѣю хоть какое какое-нибудь отношеніе ко всей этой вашей провокаторской контрабандѣ. Вы почти четыре мѣсяца, по какимъ-то вашимъ чертовымъ соображеніямъ ищете случая арестовать меня. Вы думаете, я не видѣлъ за собой слѣжки? Вы можете тысячу разъ обвинять меня въ какихъ угодно преступленіяхъ, ни одинъ дуракъ не повѣритъ этимъ обвиненіямъ.
Фоминъ меня прервалъ, говоря: „Вы напрасно волнуетесь. О какой провокаціонной контрабандѣ вы изволили только что сказать?“
Тутъ только я замѣтилъ, что сгоряча, я почти проговорился и едва не выдалъ бѣднаго Копонена. Овладѣвъ собой, я, уже совершенно спокойно сказалъ: „Я говорю о той контрабандѣ, которую вы пытаетесь мнѣ навязать въ обвиненіе. Разъ это исходитъ отъ Чеки, то это не можетъ быть ничѣмъ инымъ, какъ провокаціей“.
„Мы съ вами, гражданинъ Седерхольмъ, еще побесѣдуемъ по этому поводу, а пока будьте любезны подписаться подъ этимъ протокольчикомъ“ и Фоминъ протянулъ мнѣ, заполненный имъ печатный бланкъ.
На бланкѣ значилось, приблизительно слѣдующее:
„Я, уполномоченный Петербургской Чеки, слѣдователь по особо важнымъ дѣламъ Фоминъ, постановилъ на основаніи ст. ст. Угол. Проц. кодекса С.С.С.Р., взять финляндскаго гражданина Б. Л. Седерхольма подъ стражу, избравъ это мѣрой пресѣченія, такъ какъ гражданинъ Седерхольмъ отказался дать чистосердечное показаніе по дѣлу № 12506 ч. п. о.“
Разумѣется, я отказался подписать эту возмути-
