указанію я поднялся въ третій этажъ, по широкой, отполированной до блеска лѣстницѣ.
Мимо сновали съ портфелями молодые люди въ зеленыхъ фуражкахъ и длинныхъ кавалерійскихъ шинеляхъ. Всюду слышенъ былъ звонъ шпоръ, проходили смѣны часовыхъ. Вся обстановка внутренности зданія своей казенной, педантичной чистотой, и эти снующіе во всѣхъ направленіяхъ молодые люди въ щегольской кавалерійской формѣ напоминали не мрачный застѣнокъ, а скорѣе юнкерское улилище или главный штабъ войскъ.
У двери комнаты № 184 я остановился и постучалъ. Тотчасъ же дверь открылась, и на порогѣ выросла фигура человѣка среднихъ лѣтъ, средняго роста, съ очень усталымъ, скучающимъ лицомъ. Всего зданія, повидимому, не отапливали, такъ какъ открывшій дверь комнаты № 184 былъ въ свѣтлозеленой фуражкѣ и наглухо застегнутой длинной кавалерійской шинели.
Приложивъ на моментъ руку къ козырьку фуражки, въ отвѣтъ на мой полупоклонъ, человѣкъ въ шинели спросилъ меня: „Финляндскій гражданинъ Борисъ Леонидовичъ Седерхольмъ?“, и на мой утвердительный отвѣтъ, онъ опять откозырнулъ, и, мягко звякнувъ шпорами, произнесъ: „Слѣдователь по особо важнымъ дѣламъ Фоминъ. Пожалуйста, входите и присаживайтесь къ столу. Намъ необходимо съ вами поболтать немного.“
Комната была небольшая, съ двумя американскими столами, и нѣсколькими стульями такого же типа. На стѣнахъ висѣли портретъ Ленина и таблицы какихъ-то правилъ или постановленій. За однимъ изъ столовъ сидѣлъ какой то человѣкъ въ военной формѣ и что-то писалъ, не удостоивъ меня даже взглядомъ.
Я усѣлся у стола Фомина, и замѣтилъ, что писавшій человѣкъ разсматриваетъ меня изподтишка.
Порывшись въ бумагахъ и немного помолчавъ, Фоминъ бросилъ на меня острый взглядъ и спросилъ: „Вы хорошо говорите по-русски?“, на что я отвѣтилъ, что говорю по-русски безукоризненно.
„Тогда мы съ вами моментально договоримся,
