распоряженіе народнаго комиссаріата иностранныхъ дѣлъ. Этапъ уходилъ 12-го октября и до этого времени мнѣ предстояло жить въ пересыльномъ лагерѣ. Теперь, когда все болѣе и болѣе реально вырисовывался передо мной призракъ грядущей свободы, я готовъ былъ жить не только въ пересыльномъ лагерѣ, а у самого чорта.
Чѣмъ можно было меня еще удивить и испугать послѣ всего пережитаго? Въ лагерѣ я встрѣтилъ кое-кого изъ моихъ бывшихъ попутчиковъ изъ Петербурга. Какъ тюрьма быстро старитъ людей! Какихъ-нибудь три четыре недѣли не встрѣчаешь человѣка и сразу, при первой встрѣчѣ замѣчаешь, какъ углубились морщины, какъ посѣдѣла борода, какъ измѣнилось выраженіе глазъ.
Меня помѣстили въ наполовину—пустой баракъ, показавшійся мнѣ верхомъ комфорта послѣ соловецкой жизни. Ахъ, какъ все на этомъ свѣтѣ относительно!
Я замѣтилъ, что ко мнѣ стали относиться гораздо лучше, чѣмъ раньше и вечеромъ на повѣркѣ ко мнѣ подошелъ чекистъ, завѣдующій баракомъ, со словами: „Вы, гражданинъ, назначены на легкія работы. Завтра съ утра будете складывать дрова“.
Поистинѣ рѣдкая предупредительность!
Въ теченіе трехъ дней я складывалъ ежедневно дрова, а на четвертый простудился и температура поднялась до 39-ти градусовъ. Сверхъ всякаго ожиданія, меня перевели въ лазаретъ. Въ лазаретѣ было очень скверно и если бы не лихорадка, я предпочелъ бы лежать въ баракѣ. Койки на деревянныхъ козлахъ стояли вплотную одна къ другой и запахъ отъ цынговыхъ больныхъ вызывалъ тошноту. Но въ лазаретѣ было тепло и не такъ донимали клопы, отъ которыхъ житья не было въ баракѣ.
Я провалялся въ лазаретѣ почти восемь дней. Каждый день уносили одного или двухъ умершихъ. Главный контингентъ больныхъ—туберкулезные въ послѣдней стадіи и цынготные. Въ лазаретѣ я встрѣтился съ бывшимъ моимъ попутчикомъ американскимъ инженеромъ Шевалье. Ему ампутировали руку, такъ какъ послѣ полученной раны въ плечо, у него образовался въ рукѣ Антоновъ огонь. Шевалье очень
