Уже отдавали кормовой швартовъ, когда я прыгнулъ на палубу парохода. Даже сейчасъ встаетъ передо мной картина удаляющейся пристани съ группами оборванныхъ истощенныхъ людей и наглыми чекистами въ кавалерійскихъ длинныхъ шинеляхъ, а на заднемъ планѣ длинное трехъэтажное зданіе съ громаднымъ краснымъ флагомъ на крышѣ и вывѣской: У. С. Л. О. Н. На переднемъ планѣ пристани виднѣлась фигура товарища Васькова, нѣжно придерживавшаго свою молодую жену въ котиковомъ манто…
Прощай, Соловки, островъ слезъ, страданій и краснаго кошмара! Будь на вѣки проклятъ! Прощайте, поруганныя древнія, русскія святыни! Прощайте, дорогіе страдальцы друзья и товарищи по заключенію!
Многіе ли изъ васъ доживутъ до будущаго года, и суждено ли вырваться кому-нибудь изъ васъ когда-нибудь на свободу?
Стояла тихая, ясная осенняя погода. За кормой тянулась кильватерная струя и Соловецкіе острова постепенно уходили въ даль. Кромѣ меня было не больше десятка пассажировъ, разумѣется, все заключенные. Два чекиста въ кожанныхъ курткахъ, повидимому, командированные въ Кемскій лагерь, очень быстро и безъ церемоніи заняли маленькую каюту помощника капитана, находившуюся подъ капитанскимъ мостикомъ.
Черезъ полуоткрытую дверь видно было миловидную, молоденькую женщину, которая визгливо хохотала и порывалась выскочить изъ каюты.
Два старыхъ кубанскихъ казака въ барашковыхъ шапкахъ расположились на своихъ мѣшкахъ на кормѣ.
Рядомъ со мной на машинномъ люкѣ сидѣлъ пожилой человѣкъ съ умнымъ усталымъ лицомъ. Не смотря на грязный оборванный полушубокъ и загрубѣвшія отъ тяжелой работы руки, въ незнакомцѣ сразу угадывался свѣтскій, воспитанный человѣкъ. Я не ошибся, это былъ бывшій начальникъ—таможни Ш. Онъ былъ осужденъ за контръ-революцію и находился въ лагерѣ уже два года. Теперь его переводили
