Поднялся свистъ, шумъ, требованіе огня, а тѣмъ временемъ расходившійся Кабиръ-Шахъ продолжалъ возмущенно повторять, мѣшая русскіе ругательства съ англійскими фразами: „Дуракъ, свинья, зачѣмъ плохо говорилъ на Бога?“
Кое-какъ соединенными усиліями мы успокоили Кабиръ-Шаха и я тутъ же, по его настойчивому требованію, поклялся, что переведу на русскій языкъ все, что онъ напишетъ по англійски въ защиту Бога для передачи лектору и начальству лагеря.
Принесли факела, постепенно суета и шумъ утихли и, протискавшись къ выходу, мы пошли темной галлереей, шлепая по лужамъ къ себѣ въ роту.
Въ ротѣ меня ждалъ непріятный сюрпризъ. Бумага, присланная изъ штаба лагеря, глухо безъ всякаго объясненія причинъ гласила: „Финляндскаго гражданина, заключеннаго 10-ой роты У. С. Л. О. Н. Бориса Леонидовича Седергольма, перевести обратно въ 13-ю роту“.
Свершилось то, что рано или поздно должно было случиться. Это было 3-го октября 1925 года.
Оставивъ всѣ вещи въ комнатахъ Віолара и Бырсана, я съ одѣяломъ и подушкой отправился въ Рождественскій соборъ.
Тамъ все было безъ перемѣны. Было, пожалуй, еще хуже, чѣмъ раньше, такъ какъ прибыло масса новыхъ заключенныхъ и люди спали подъ нарами на кучахъ разлагающагося мусора.
Какъ „старожилъ“ и бывшій заключенный 13-й роты я опять попалъ въ правый притворъ алтаря и занялъ мѣсто на нарахъ между однорукимъ инженеромъ полякомъ Врублевскимъ и бывшимъ чиновникомъ царской охраны полиціи Максимовымъ. Оба они работали на кирпичномъ заводѣ лагеря, не мылись уже три мѣсяца и я продоставляю читателю судить о томъ, какъ я провелъ ночь сдавленный съ двухъ сторонъ этими несчастными людьми.
Съ утра меня отправили въ гавань разгружать пароходъ, прибывшій изъ Кеми съ посылками для заключенныхъ.
