рекъ былъ запертъ, и у меня въ рукахъ былъ до смѣшного маленькій кусочекъ хлѣба. Видя мое смущеніе, другой, постарше, сказалъ: „Можетъ быть вы, гражданинъ, дадите намъ нѣсколько картошекъ изъ этого мѣшка?“ Я далъ имъ нѣсколько картофелинъ, и оба съ жадностью принялись грызть сырой картофель.
Птицъ я пересталъ кормить.
Въ двадцатыхъ числахъ сентября священникъ Лозина-Лозинскій, безъ всякаго объясненія причинъ, былъ снятъ съ обязанностей бухгалтера кіоска и назначенъ на очистку отхожихъ мѣстъ главнаго управленія. Сутки спустя убрали болтливаго Кюммельмахера и отправили его на лѣсопилку. На его мѣсто назначили удивительно противнаго поляка, бывшаго директора какого-то банка. Во избѣжаніе всевозможныхъ сюрпризовъ я сталъ подыскивать пути къ уходу на какую-нибудь новую, подходящую мнѣ безотвѣтственную и незамѣтную должность. Какъ разъ напротивъ нашего кіоска высилось зданіе десятой роты, предметъ моихъ тайныхъ и страстныхъ желаній, увы недостижимыхъ для меня какъ для Ка-Эра и Ша-Пэ. Во время ежедневныхъ разводовъ на работы, происходившихъ на площади, неподалеку отъ кіоска, я обратилъ вниманіе на высокую, представительную фигуру какого-то человѣка въ полуофицерской формѣ дореволюціоннаго образца. Это оказался бывшій полковникъ П. одного изъ блестящихъ гвардейскихъ полковъ, однополчанинъ моего дяди, разстрѣляннаго въ Холмогорахъ. До революціи я часто встрѣчался съ полковникомъ П. въ Царскомъ Селѣ, и потому, улучшивъ удобный моментъ, я подошелъ къ нему и назвалъ себя. Бравый полковникъ былъ уже старожиломъ лагеря и достигъ высокаго званія младшаго помощника командира 10-й роты. Командиромъ роты былъ кубанскій казакъ, славный парень, осужденный на 10 лѣтъ за бандитизмъ и вооруженный грабежъ совѣтскихъ поѣздовъ. Полковникъ обѣщалъ мнѣ попытаться пристроить меня разсыльнымъ въ ротную канцелярію, но надежды на это было мало, такъ какъ я былъ уже при „дѣлѣ“, и мой „начальникъ“ — полякъ, могъ меня не отпустить. Къ счастью, меня выручилъ Віолара, который давно уже прикармливалъ
