ную, и возвращался къ 12 часамъ дня въ соборъ. Проглотивъ тресковую похлебку, или супъ изъ гречневой крупы, я опять шелъ на назначенную работу и возвращался къ шести часамъ вечера. Затѣмъ слѣдовалъ, такъ называемый, ужинъ и повѣрка. Часовъ около девяти вечера, насъ всѣхъ запирали въ соборѣ, мы валились полумертвые отъ усталости и, сдавливая другъ друга, засыпали. За эти нѣсколько дней моего пребыванія на Соловкахъ я окончательно потерялъ всякій человѣческій образъ, и я думаю, что въ самой ужасной ночлежкѣ любого большого европейскаго города нельзя было отыскать человѣка съ болѣе сомнительной внѣшностью, чѣмъ та, которую я пріобрѣлъ въ то время.
Не удивительно, съ момента отъѣзда изъ Петербурга я имѣлъ лишь изрѣдка возможность сполоснуть руки и лицо подъ открытымъ небомъ. Кромѣ двухъ паръ носковъ, ночной рубашки и трехъ носовыхъ платковъ у меня не было бѣлья. Отъ тяжелой и грубой работы костюмъ мой порвался и по ночамъ меня заѣдали насѣкомыя. Но мои сосѣди по нарамъ были еще въ худшемъ состояніи, чѣмъ я. Съ каждымъ днемъ становилось холоднѣе и посерединѣ собора сложили изъ кирпичей двѣ примитивныхъ печки. Одну такую же печку сложили въ нашемъ помѣщеніи и на ней же, нѣкоторые заключенные жарили треску и картошку, отчего поднимался чадъ, и дымъ разъѣдалъ глаза. Ходя на различныя работы, мнѣ посчастливилось встрѣтить и многихъ моихъ бывшихъ друзей по Петербургской тюрьмѣ. Кое-кто изъ нихъ уже прошелъ, такъ называемый, моральный карантинъ, и доживалъ на Соловкахъ уже второй годъ. Нѣкоторымъ, въ особенности инженерамъ и врачамъ, даже посчастливилось кое какъ сравнительно устроиться, то есть, попасть на работу, отвѣчающую ихъ спеціальности. Изъ спеціалистовъ образована такъ называемая десятая рота, численностью въ 600 человѣкъ: они живутъ въ особомъ зданіи выходящемъ на главную площадь.
Это зданіе ранѣе занимали монахи и въ ихъ кельяхъ помѣщаются теперь заключенные.
Старые пріятели помогли мнѣ прежде всего продуктами, такъ какъ мои деньги не поступили еще въ
