кистовъ и полурота конвойныхъ солдатъ. Тутъ-же робко жалась толпа какихъ-то заморенныхъ людей въ лохмотьяхъ. Оборванцы, — это заключенные, обслуживающіе гавань.
Всмотрѣвшись въ ихъ лица, я нѣкоторыхъ узналъ, такъ какъ годъ тому назадъ я видѣлъ ихъ на прогулкахъ въ Петербургской тюрьмѣ и съ нѣкоторыми даже сидѣлъ въ одной камерѣ.
Вотъ бывшій капитанъ второго ранга, блестящій нѣкогда франтъ — Вонлярлярскій. Вотъ высокая сутуловатая фигура князя Голицына, сына разстрѣляннаго бывшаго премьеръ-министра. Согнувшись подъ тяжестью ящика, еле переступая ногами, сходитъ съ нагруженной баржи художникъ-академикъ профессоръ Бразъ, бывшій вице-президентъ императорской академіи художествъ. Я сидѣлъ съ нимъ въ тюрьмѣ на Шпалерной въ августѣ 1924 года.
Масса знакомыхъ, но Боже мой, во что превратились всѣ эти люди за одинъ лишь годъ пребыванія на Соловкахъ. Оборванные, грязные, большинство въ плетеныхъ берестовыхъ лаптяхъ, привязанныхъ къ ногамъ обрывками веревокъ. Не люди, а скелеты, обтянутые кожей.
Чекисты, стоящіе многочисленными группами, осматривали насъ, вновь прибывшихъ, съ ироническими улыбками. Особеннымъ вниманіемъ пользовались наши дамы, которыя робко жались, тѣсно скучившись у пароходнаго люка.
„Выходи! Становись во фронтъ, ни слова разгоровъ! Живо!“
Командовалъ какой-то чекистъ, повидимому, грузинъ, усиленно размахивая револьверомъ. Мы выстроились во фронтъ съ вещами въ рукахъ и за спиной.
Знакомое щелканье ружейныхъ затворовъ, конвойные заняли свои мѣста и по командѣ мы направлялись къ Кремлю, идя между монументальной вѣковой стѣной и глубокимъ рвомъ.
Женщины не поспѣвали и грузинъ крикнулъ: „Потарапливайтесь, барыньки, здѣсь автомобилей нѣтъ. Успѣли уже забеременѣть?“
Входимъ въ главныя ворота, проходимъ какую-то арку и попадаемъ на большую площадь, окруженную разными постройками. Первое впечатлѣніе мое —
