изъ Москвы. Около 11-ти часовъ вечера въ корридорѣ начиналось движеніе, хлопали двери, слышны были шаги усиленнаго наряда надзирателей и одного за другимъ вызывали осужденныхъ на смерть въ корридоръ. Очень рѣдко смертный приговоръ объявлялся въ корридорѣ. Обычно всѣхъ смертниковъ вели внизъ въ канцелярію и тамъ, послѣ объявленія приговора на нихъ надѣвали кандалы и, погрузивъ на большой грузовикъ, ихъ увозили для разстрѣла или на полигонъ, или на Гороховую улицу, гдѣ ихъ разстрѣливали въ бетонной комнатѣ. Грузовикъ, на который усаживали, или вѣрнѣе укладывали смертниковъ, всегда по четвергамъ останавливался подъ окнами нашей камеры, и изъ окна было видно, какъ несчастныхъ жертвъ, со скованными ногами укладывали на грузовикъ и сверху прикрывали досками.
Бывали четверги, когда подъ нашимъ окномъ останавливалось до четырехъ грузовиковъ, которые иногда вторично возвращались, чтобы забрать новую партію смертниковъ.
Я помню только одинъ четвергъ, когда не было увезено изъ нашей тюрьмы ни одного смертника и мы не могли понять, что такое случилось. Это было настолько необычно, что среди заключенныхъ уже на слѣдующій день во время прогулки началъ циркулировать вздорный слухъ, будто отнынѣ смертная казнь будетъ примѣняться лишь по судебнымъ приговорамъ.
Недѣлю спустя оптимисты могли убѣдиться, въ своей наивности, такъ какъ смертные приговоры вспыхнули съ новой силой и три четверга подрядъ, со двора тюрьмы увозилось на казнь по 150—200 человѣкъ, и одинъ изъ надзирателей нашего корридора въ одинъ изъ этихъ четверговъ помѣшался и сталъ стрѣлять изъ револьвера въ висѣвшій въ корридорѣ портретъ Ленина.
Четверги — это было самое ужасное время въ общихъ камерахъ. Съ утра многіе были, какъ полупомѣшанные, такъ какъ почти каждый могъ ожидать смертный приговоръ. Около 11-ти часовъ вечера видно было при тускломъ свѣтѣ ночной лампочки, какъ то одинъ, то другой изъ заключенныхъ вставалъ съ койки и ползкомъ тихо крался къ окну, чтобы незамѣтно для корридорнаго надзирателя, вставъ на си-
