три листка „анкеты“, которыя я долженъ былъ заполнить. Одна изъ дѣвицъ, не безъ кокетства, сказала, обращаясь ко мнѣ: „Пожалуйста, гражданинъ, пишите разборчиво, а то тутъ изъ-за васъ только глаза портишь“. Въ анкетныхъ листкахъ стояли стереотипные вопросы: годъ рожденія, фамилія, за что арестованъ, профзссія, имѣется ли приговоръ и т. п. Всѣ эти свѣдѣнія имѣются въ Чекѣ о каждомъ заключенномъ во многихъ экземплярахъ, и обо мнѣ-то во всякомъ случаѣ, Чека имѣла исчерпывающій матеріалъ, но бюрократизмъ присущъ всѣмъ совѣтскимъ учрежденіямъ. Я всетаки не могъ отказать себѣ въ удовольствіи немного „покуражиться“, и поэтому провелъ черту противъ вопроса: „За что арестованъ“. Когда дежурный просматривалъ анкеты, то я замѣтилъ, какъ онъ недовольно нахмурился.
— „Почему вы не отвѣтили на всѣ вопросы анкеты?“ — спросилъ онъ.
— „Потому что я, дѣйствительно, не знаю, за что меня арестовали и за что меня держатъ въ тюрьмѣ“.
Начальство порылось въ лежащемъ передъ нимъ на столѣ большомъ конвертѣ, который былъ доставленъ конвойнымъ вмѣстѣ съ мной изъ больницы Гааза. Доставъ оттуда какой-то листокъ, дежурный сказалъ вразумительно и отчетливо: „Вы, гражданинъ, были приговорены сначала къ 5-ти годамъ заключенія въ концентраціонномъ лагерѣ. Потомъ вамъ замѣнили этотъ приговоръ 3-мя годами заключенія въ томъ же лагерѣ. Вы обвиняетесь въ контрабандѣ, въ военномъ и экономическомъ шпіонажѣ, въ организаціи контръ-революціонныхъ бандъ и въ дискредитированіи совѣтской власти. Неужели вамъ все это неизвѣстно?“
Во время всей этой рѣчи, обѣ дѣвицы смотрѣли на меня съ любопытствомъ и страхомъ.
Мнѣ не оставалось ничего другого, какъ отвѣтить дежурному: „Все это мнѣ извѣстно, но это все сплошная чушь и бредъ сумасшедшаго, и я ничего писать въ анкетѣ объ этомъ не буду. Разъ вамъ все это извѣстно, то пишите сами“.
Когда мои вещи были обслѣдованы, а меня самого „разнесли“ по всѣмъ книгамъ, дежурный отдалъ короткое распоряженіе надзирателю: „Въ тринадцатую“, и далъ ему какую-то записку. Услышавъ это слово
