ніи, но все это для соблюденія формы, и я знаю, что меня разстрѣляютъ…
И вотъ я теперь часто думаю, какой я былъ бы счастливый человѣкъ, если бы я съ самаго начала революціи, подобно многимъ, скрылся за границу. Нужда, эмигрантскія лишенія, необезпеченность существованія — что значитъ все это въ сравненіе съ тѣмъ, что я перенесъ и что меня ожидаетъ! Но, вѣрьте мнѣ, я говорю вамъ это передъ лицомъ стоящей около меня смерти, что тяжелѣе всего мнѣ мысль, что я не увижу хотя бы на склонѣ моихъ дней той Россіи, настоящей, подлинной, народной Россіи, которая нарождается теперь въ страданіяхъ и мукахъ, и въ которую я непоколебимо вѣрю. Вотъ, вы, какъ то, очень осторожно, спросили меня, чувствую ли я озлобленіе противъ той власти, которая меня посылаетъ на смерть. Я тысячу разъ задавалъ себѣ этотъ вопросъ и, можно сказать, перерылъ всѣ тайники моей души. Говорю вамъ по чистой совѣсти: нѣтъ, не чувствую озлобленія. Ни они, ни я не виноваты въ томъ, что они, я и подобные мнѣ встрѣтились какъ разъ на грани двухъ эпохъ. Черезъ пару десятковъ лѣтъ, а можетъ быть и дольше, Россія выправится, и весь ужасъ теперь переживаемый нами, будетъ казаться черезъ 20—25 лѣтъ какимъ то кошмаромъ отдаленнаго прошлаго.
Сейчасъ мы съ вами пойдемъ къ себѣ въ камеру, гдѣ мы не можемъ свободно говорить, такъ какъ въ каждомъ изъ нашихъ товарищей мы подозрѣваемъ агента Чеки, и все-таки здѣсь въ тюремной больницѣ мы находимся въ большей безопасности отъ секретныхъ агентовъ и провокаторовъ, чѣмъ на волѣ. Вѣдь нѣтъ ни одного учрежденія, ни одного предпріятія, ни одного дома, гдѣ Чека не держала бы своего секретнаго агента, и любой изъ гражданъ каждый моментъ можетъ сдѣлаться или жертвой провокаціи или доноса. Но и это пройдетъ, по мѣрѣ проникновенія въ совѣты болѣе трезвыхъ элементовъ, которые будутъ думать, прежде всего о прочномъ строительствѣ Россіи, а не о временной передышкѣ во имя интересовъ мировой революціи. Дайте время мужикамъ укрѣпиться, а главное подучиться, и они доберутся и до Чеки, такъ же, какъ добрались уже до многого, о чемъ и подумать нельзя было въ началѣ коммунизма“.
