не говорю сейчасъ лично о васъ, а такъ, какъ примѣръ беру. Хорошо, допустимъ, что вы сражались за интересы пролетаріата и честно ему служили. Но все равно, вамъ нельзя довѣрять, такъ какъ, въ лучшемъ случаѣ, вы это дѣлали благодаря принудительной службѣ, благодаря привычкѣ подчиняться, благодаря тому, что военное дѣло это ваше ремесло, которое васъ кормитъ и внѣ котораго большинство изъ васъ ничего не умѣетъ дѣлать. Никогда я не повѣрю, что въ глубинѣ вашей души вы преданы интересамъ пролетаріата. До поры до времени, пока за вами слѣдятъ, пока вамъ платятъ и пока вы чувствуете, что совѣтская власть сильна,—вы всѣ лойяльны, а чуть потянуло бы другимъ вѣтромъ, и явилась бы возможность удрать,—всѣ вы разбѣжались бы и перекинулись бы въ чужой лагерь. Нѣтъ, что ужъ тутъ говорить про васъ, царскихъ офицеровъ, когда среди нашего брата—пролетарскаго студенчества и то слѣдить приходиться! Пока человѣкъ у станка стоялъ ему и интересы рабочихъ были близки и партійными дѣлами интересовался, а протащили его черезъ рабфакъ (рабочій факультетъ—трехъ-четырехъ лѣтніе образовательные курсы для рабочихъ), дали ему образованіе—онъ уже „въ лѣсъ смотритъ“, и постепенно отходитъ отъ рабочей массы.
— „Значитъ, по вашему выходитъ“,—спросилъ я студента,—„что образованіе и интересы пролетаріата несовмѣстимы, то-есть, какъ только рабочій, или крестьянинъ дѣлается инженеромъ, врачемъ, офицеромъ, или адвокатомъ, то онъ отходитъ отъ пролетарскихъ массъ и воспринимаетъ буржуазную идеологію. Такъ я васъ понялъ?“
Комсомолецъ, чувствуя, что попалъ впросакъ, началъ съ горячностью возражать.
— „Я совсѣмъ не хотѣлъ сказать, что образованіе, получаемое пролетаріатомъ, вредно для интересовъ революціи. Я хочу только сказать, что ваша буржуазная закваска еще настолько сильна, что слабовольные и нестойкіе среди нашихъ товарищей иногда поддаются и воспринимаютъ буржуазныя привычки, взгляды и вкусы. Все это, разумѣется, со временемъ исчезнетъ, по мѣрѣ пролетаризированія капиталистическихъ государствъ, а пока мы должны строго наблюдать другъ за другомъ“.
