Уголовные никогда не голодаютъ, — они и такъ не долго засиживаются“.
Я назвалъ себя и, повидимому, мы оба остались очень довольны взаимнымъ знакомствомъ. Мнѣ было трудно разговаривать — я былъ очень слабъ и хотѣлось покойно лежать. Но подъ тонкимъ, колючимъ одѣяломъ было ужасно холодно, такъ какъ отопленія не было и очень дуло сквозь надтреснутое оконное стекло.
„Судя по вашему скучному виду, мнѣ кажется что вамъ здѣсь не особенно нравится. Но это только сначала, потомъ обживетесь. Я вамъ сейчасъ достану „по блату“ два одѣяла, и, если хотите, то и простыню подъ одѣяло. У васъ есть деньги? Если нѣтъ, то потомъ мнѣ отдадите. У меня есть“. Съ этими словами Клейнъ куда-то пошелъ и черезъ нѣсколько минутъ притащилъ мнѣ два сносныхъ одѣяла и двѣ простыни.
Вскорѣ пришелъ главный врачъ — коммунистъ, еврей Гоцъ, и его помощникъ, тоже еврей и тоже коммунистъ, Яновскій, въ сопровожденіи сестры милосердія. Ни тотъ, ни другой врачъ меня не осматривали, а лишь спросили, кто я такой и откуда. Когда я заикнулся о моей болѣзни, то главный врачъ досадно отмахнулся и сказалъ: „Всѣ мы тутъ больны. Ѣздили бы себѣ въ Біаррицъ или Остэндэ, чѣмъ къ пролетаріямъ ѣздить! Придетъ нашъ палатный ординаторъ — разскажете ему о вашей болѣзни“.
По уходѣ врачей я познакомился съ моими другими сожителями. Одинъ изъ нихъ, съ согнутыми ногами, былъ рабочій, больной цынгой. Его привезли съ Соловковъ въ августѣ мѣсяцѣ, въ числѣ другихъ больныхъ цинготныхъ и туберкулезныхъ, которыхъ многими сотнями, въ теченіе лѣта, доставляютъ изъ Соловецкаго лагеря въ Петербургъ и Москву для „лѣченія“. Весьма ограниченное количество этихъ больныхъ попадаетъ въ больницу. Большинство прибывшихъ съ Соловковъ туберкулезныхъ и цынготныхъ распредѣляются по Московскимъ и Петербургскимъ тюрьмамъ и тамъ умираютъ, не дождавшись очереди попасть въ больницу.
Другой мой сожитель былъ еврей — провизоръ, носившій странную фамилію Антимоній. У него былъ туберкулезъ въ послѣдней стадіи развитія, и по всѣмъ
