Я твердо рѣшилъ непремѣнно дожить до утра. Въ зданіи былъ ужасающій холодъ и мнѣ въ моей разорванной рубашкѣ и короткихъ не застегивающихся кальсонахъ было мучительно холодно. Я былъ истощенъ до послѣдней степени и, должно быть, мой видъ былъ ужасенъ съ моей громадной сѣдой бородой и посинѣвшимъ отъ холода тѣломъ, съ проступавшими сквозь кожу костями. Во время моего переодѣванія въ комнату постепенно набралось нѣсколько человѣкъ: двѣ какія то фигуры очень жалкаго вида въ халатахъ, какой то мальчуганъ въ халатѣ, три женщины среднихъ лѣтъ, простонародной внѣшности, въ красныхъ повязкахъ на головѣ, одѣтыхъ въ обычный костюмъ русской прислуги средней руки.
Одна изъ женщинъ очень участливо спросила: „Старичекъ, можешь на своихъ ногахъ идти, или тебя понести? Тутъ не далеко въ сосѣднюю комнату.“ Видя мое колебаніе и мой взглядъ на мои босыя ноги и холодный каменный полъ, она засмѣялась и со словами: „Э-э-э, да ты, видно балованный,“ она куда то скрылась и черезъ минуту принесла мнѣ, сдѣланную изъ бересты пару громадныхъ лаптей. Съ помощью другой женщины она меня поставила на ноги, опять засмѣялась, и, взявъ меня подъ руки, обѣ женщины привели меня въ довольно большую комнату, гдѣ стояло пять кроватей, изъ которыхъ одна была постлана. Обѣ женщины были больничными сидѣлками. Уложивъ меня въ кровать и накрывъ одѣяломъ, одна изъ нихъ сказала: „Лежи себѣ тутъ смирно, не шуми и не скандаль. Сейчасъ придетъ сестра милосердія, все тебѣ устроитъ, что надо. У насъ здѣсь хорошо и ты не бойся…“ Обѣ сидѣлки ушли, дверь закрылась и я сталъ осматриваться. Горѣла одна электрическая лампочка, очень тускло. Только на одной стѣнѣ сохранилась штукатурка. Половина потолка обвалилась и въ углу зіяла огромная дыра. Полъ былъ деревянный, не крашенный и ужасно грязный. Я лежалъ на соломенномъ матрацѣ накрытомъ простыней не первой свѣжести и невѣроятно колючее одѣяло издавало очень непріятный запахъ.
Пришла сестра милосердія, женщина среднихъ лѣтъ съ очень утомленнымъ лицомъ и прелестными большими глазами. Она поставила на столикъ не-
