темный кузовъ лазаретнаго автомобиля. Дальше я потерялъ сознаніе.
Очнулся я отъ толчковъ и тряски автомобиля. Я лежалъ на носилкахъ, подвѣшенныхъ къ потолку кареты на какихъ-то страннаго устройства пружинахъ. На скамейкѣ сидѣли рядомъ два вооруженныхъ солдата. Сквозь затуманенное стекло окна виднѣлась безконечная линія электритическихъ огней Невскаго проспекта и это будило во мнѣ, не видѣвшемъ втеченіи семи мѣсяцевъ ничего кромѣ тюремныхъ стѣнъ, острую жажду свободы.
Мы ѣхали около получаса, пока наконецъ карета не остановилась и мои провожатые, выйдя изъ кареты не начали громко кого-то вызывать и стучать въ дверь подъѣзда. Вскорѣ какіе то люди вытащили меня изъ кареты и внесли въ вестибюль большого больничнаго зданія. Было очень грязно и послѣ свѣжаго воздуха больничный промозглый запахъ не вентилируемаго помѣщенія вызывалъ тошноту.
Меня вмѣстѣ съ носилками поставили на полъ и мои оба вооруженныхъ стража сдали меня подъ росписко какимъ-то двумъ людямъ въ форменныхъ синихъ пальто.
Вышла очень пожилая женщина въ очкахъ и въ темномъ пальто, наброшенномъ на плечи поверхъ бѣлаго халата. Пожилая дама оказалась дежурнымъ врачемъ и по ея указаніямъ меня понесли куда то наверхъ по лѣстницѣ. Мы проходили рядъ солидныхъ желѣзныхъ рѣшетокъ съ такими же дверями и всюду стояли вооруженные часовые, которые послѣ опроса, насъ пропускали черезъ двери. Въ одной изъ комнатъ 3-го этажа, ужасающе грязной и съ совершенно обвалившейся штукатуркой на стѣнахъ и на потолкѣ, мнѣ приказали раздѣться до гола и дали мнѣ омерзительнаго вида холщевыя кальсоны и рубаху. Рубаха была только съ однимъ рукавомъ, — другой былъ оторванъ, кальсоны были безъ пуговицъ и тесемокъ. Ни чулокъ, ни туфель не дали и, когда я спросилъ, какъ же мнѣ быть, мнѣ сказали, что пока мнѣ некуда ходить, а дальше потомъ будетъ видно. — „Еще надо дожить, гражданинъ, до завтра утра, а тамъ будемъ думать о чулкахъ и туфляхъ“, — такова была мудрая резолюція того, кто мнѣ выдалъ бѣлье.
