Однако, я чувствовалъ себя очень плохо и сердце временами совсѣмъ замирало. Выдержу ли я до перевода въ больницу? Обидно было бы умереть, доведя дѣло почти до желаннаго результата. Но выхода не было, и будь что будетъ, а голодовку надо было продолжать. На десятыя сутки рано утромъ, какъ и всегда, открылась дверь камеры для того, чтобы вымести соръ. Такъ какъ я окончательно ослабѣлъ, то дежурный надзиратель, открывшій дверь, вошелъ въ камеру, и взявъ метлу, крикнулъ въ корридоръ другому надзирателю: — „Скажи тамъ, чтобы кто нибудь изъ рабочихъ принесъ ящикъ для сора, на что послѣдовалъ отвѣтъ изъ корридора: „Да здѣсь ни одного черта нѣтъ, всѣ пошли въ лазаретъ измѣряться, сегодня имъ на Соловецкій этапъ идти.“
„Рабочими“ назывались тѣ изъ заключенныхъ, которые по окончаніи слѣдственнаго періода ихъ „дѣла — переводились въ такъ называемые „общіе камеры“, въ которыхъ находились до полученія приговора, и исполняли добровольно различныя хозяйственныя работы въ разныхъ отдѣленіяхъ тюрьмы.
„Измѣряться называлось измѣреніе роста и сниманіе дактилоскопическаго оттиска, что продѣлывалось со всѣми, отправляемыми на этапъ. Слова корридорнаго надзирателя объ ушедшихъ въ зазаретъ измѣряться рабочихъ, были для меня радостной вѣстью, такъ какъ ясно, что на этотъ этапъ меня не возьмутъ. Надо было вести игру до конца, то-есть попасть въ тюремную больницу, такъ какъ тамъ для меня могли открыться какія-либо новыя возможности улучшить мою судьбу.
Время до вечера тянулось томительно медленно, такъ какъ отъ нервнаго напряженія я не могъ спать, несмотря на слабость. Часовъ около семи вечера открылась дверь камеры и вошли съ носилками два человѣка въ сопровожденіи надзиратели. Съ помощью этихъ людей я съ трудомъ надѣлъ пальто, и меня уложили на носилки. По безконечнымъ корридорамъ и галлереямъ, то спускаясь внизъ, то поднимаясь, меня пренесли на „главный постъ“. Еще нѣсколько минутъ и я на носилкахъ былъ вынесенъ на тюремный дворъ, тускло освѣщаемый электрическимъ фонаремъ. Шелъ мокрый снѣгъ и невдалекѣ виднѣлся
